Вячеслав Овсянников - Одна ночь (сборник)

Ощущение: мы тут были. Дворик, надвинув кирпичный козырек, не торопится признаваться в близком знакомстве. Я чувствую: ухо мое растёт — печная труба. Ноты-антенны. Из-под губы-арки глядит амбар. Варят кофе, жарят котлеты.

Маргер — сомнамбула. Любая кошка, не спящая на подоконнике, мне расскажет. Рискованные шаги по гребешкам ночных крыш.

Разве я не слышал? Я не выразителен, у меня мелкие черты. Не кинематографичен.

— Тсс! — спит, поджав уютные ноги. Крупное, мрачное тело.

В мастерской светло. Маргер спит, грузный, в заляпанной блузе. Носок с дыркой на пятке. Под щёку подложены ладони.

Кисть рисовала солнце. Окно-витраж. Стена — музей фантазии. Бумага и бритва.

Я стою перед уголком старой Риги в простенькой рамке. Изображена та улочка и погребок. Та дверь, театр Кукареку. Актеры, встав в кружок перед входом, о чём-то толкуют. Я вижу: они не стоят, они — парят, ноги не касаются тротуара. У актёров неестественно повёрнутые, взволнованные лица, вывихнутые в суставах жесты. Я узнаю среди них Юмиса. Он в шляпе с широкими полями и высокой тульей. Бархатистый, чёрный велюр. Она огромна, величиной с Ратушную площадь. Теперь она лежит на мостовой перед рядом ярких автобусов. Я играю на трубе, и мне кидают в шляпу деньги. Много-много денег. Они сыпятся из рога изобилия, им не будет конца — этому сверкающему ливню. Они радужные, свежераскрашенные. Их нарисовал Маргер.

Глаза растут из моря. Буй-бекар. Неразборчивое бормотание — бемоль, буссоль. Никак не вспомнить: из каких звуков состоит устойчивое, как черепаха, слово. Оно спасёт. Откатываюсь, камешки шуршат. Очертания регаты. Парусное настроение яхт. Белокительный мичман кричит с борта и машет куском арбуза. Голос громкий и резкий. Голос-гонг. Лодки плывут, грезя, в ожерелье пузырей. Их мечты устремлены в страну лимонов. Там жарко, там рукоплескания.

Ирма говорит: Рига завалена фруктами. Дешёвые, как щепки. Когда мы выходим с корзинкой из фруктового магазина, мы видим: над зданием госбанка висит зеленоватый шар. Нас обтекает и обдувает ветерком людный проспект.

Держит за рукав: я могу сделать роковой шаг под оторвавшееся от автобуса колесо. Тут часто отрываются и убивают зазевавшегося. Мгновенная гибель. Она понимает: я только о такой и мечтаю. Я молод и горяч. Так было с очень близким ей человеком. На её глазах. Нервы у неё стальные, из железа легче слезу выжать, но она не хотела бы повторения.

Пусть зря не рискую. Я ей нужен. Что-то вроде палочки-выручалочки.

Журнал — жирный текст, халва и изюм. Статейка о Юмисе и его театре. Автор советует вглядеться в гениальное явление.

Подпольный слон, ютится в подвале. Пора обратить взоры, открыть простор, пустить на арену Жюри оценит мощь бивней и толщину хобота. Постановка новой пьесы потрясёт подмостки.

Стоим на лестничной площадке и курим. Я безропотно соглашаюсь. Сигарета — столбик пепла.

Плитки — патология чистоты. Пафос глянца. Фаланги окрашены никотином. Я один вижу в них трагизм. Ирма не видит. Она и меня различает с трудом, хотя и щурится. Я преувеличиваю своё горе, я не великан, я — путеклис (пылинка). Сдует с руки — улечу в Швецию.

Курение — культ, фимиам. На каждого жителя по табачной фабрике. Мотоцикл гремит под окнами. Девятиглавый дракон. Умчится, посеет позвонки. Вырастет из поля патруль и спросит: курильщик? Здесь запрещено изрыгание огня и дыма. Велено взять тебя под арест. Послушает, послушает, уронит девять горемычных голов и ляжет спать. Протянется — мост через быструю, бурную реку. Поедут экскурсионные автобусы. Ирма-гид будет говорить в мегафон: поглядите — это не мост. Это — Юмис. Он не опасен, он спит. Сыт — проглотил солнцедеву. А была она так прекрасна — глаза-звёзды, месяц в косе. Все мы её любили…

Я дергаю окно, не поддаётся. История перестаёт нравиться. Заперла в четырёх стенах и унесла ключ. Зелёные персики и кислые сливы. Кто бы ни позвонил, я отвечу уверенным голосом. Таким, который продолжительно живёт в квартире, ходит в шлёпанцах и халате с шёлковым кушаком.

Благодарность будет безмерна. Крошки от кекса. В трубке — треск.

Фонари ходят вокруг да около, ходят, ходят. Фонари-двойняшки. Смотрят с тротуара на моё окно. Бульвар.

Я иду с ними. Это бульвар Падомью. Тут гуляют парами. Тут круглый год гулко. Фонари ведут меня по узенькой улочке, по старым камням, мимо спящих ставень. Я читаю: Припортовая. Кто-то поёт. Голос-беда, голос-гибель. Сидит на пристани, струистые ноги. Мурлычет под нос. На шее колышутся бусы из затонувших кораблей. Утопленница в венце из раков, подвенечная пена. Море приносит древние руны и разворачивает перед моими глазами. Они отсырели, их съели рыбы, в них вплелись водоросли и обломки бесчисленных крушений. Они расплываются, не прочитать ни волны. Шлюпки ёрзают, шуршат лоции. Надвинув зюйдвестку, дует словарь ветров…