Майкл Морпурго - Боевой конь

– Четыре, – сказал Дэвид. – Четыре белых гольфика. Осталось только найти крест на морде да полить его хорошенько красной краской, и вот он – твой Джоуи.

– Не шути так, Дэвид, – мягко попросил Альберт. – Не шути так, пожалуйста. Ты же знаешь, сколько для меня Джоуи значит. Это был мой единственный друг до войны. Мы с ним выросли вместе. Он – моя родная душа, единственный во всём мире.

Дэвид между тем занялся моей мордой. Отбросил гриву и принялся сначала осторожно, потом сильнее тереть меня щёткой, сдувая пыль, чтобы не попала мне в глаза. Вдруг он остановился, пригляделся и заработал ещё энергичнее. Он тёр сначала между глаз, потом к ушам так решительно, что я затряс мордой.

– Берти, – выдохнул он, – я не шучу, честное слово. Тут не до шуток. Ты сказал, что у твоего Джоуи четыре белых гольфика совершенно одинаковых, так?

– Так, – ответил Альберт, расчёсывая мой хвост.

– И ты говоришь, у него белый крест на морде.

– Ну, – спокойно сказал Альберт.

– Я никогда не видел такого коня, Берти, – продолжал Дэвид, приглаживая мне шерсть на морде. – Я думал, такого не бывает.

– Бывает, – сердито буркнул Альберт. – А ещё на закате он горел как огонь. И я тебе об этом сто раз говорил.

– Я не думал, что такое бывает, – повторил Дэвид, едва сдерживая волнение. – Но теперь убедился.

– Прекрати! Я же просил! – вскричал Альберт, действительно рассердившись. – Я тебе сказал, что Джоуи для меня всё. И я не потерплю таких шуток.

– Я не шучу. Совсем не шучу. Клянусь. Ты сам погляди: у этого коня четыре белых гольфика – ровнехонькие, как ты и говорил. А ещё у него идеальный белый крест на морде. И у него чёрные грива и хвост. Рост – шестнадцать ладоней. И если его почистить, будет точь-в-точь как на картине. И я уверен, стоит только его отмыть, мы увидим, что он огненно-рыжий.

Альберт вдруг отпустил мой хвост и медленно стал обходить меня, проводя рукой по моей спине. И вот он заглянул мне в глаза. Лицо его стало взрослее, вокруг глаз появились тонкие морщинки, он стал крупнее и шире. Но это без всякого сомнения был он – мой Альберт.

– Джоуи? – осторожно проговорил он, заглядывая мне в глаза. – Джоуи?

Я закинул голову и заржал, совершенно счастливый. Звук разнёсся по всему двору, и к нашей конюшне поспешили люди и лошади.

– Может быть, – сказал Альберт. – Ты прав, Дэвид, это может быть он. И голос похож. Но я хочу убедиться наверняка, и я знаю как...

Он отвязал повод и снял с меня недоуздок, а сам пошёл к воротам, остановился, повернулся ко мне, сложил руки рупором и засвистел. Это был наш секретный свист – низкий, прерывистый, похожий на крик совы, – тот самый свист, которым он меня подзывал давным-давно, когда мы жили на ферме. Не чувствуя боли, я кинулся к нему со всех ног и утнулся мордой в плечо.

– Дэвид! Это он! – закричал Альберт, обнимая меня за шею и зарываясь лицом в мою гриву. – Это мой Джоуи. Я нашёл его. Я обещал, что найду его, и нашёл.

– Вот видишь, – хитро сказал Дэвид. – Я же тебе говорил, что это он. А ты мне не верил. Я всегда прав.

– Не всегда, – сказал Альберт, – но в этот раз точно.

Наступили дни абсолютного счастья, когда весь пережитый кошмар казался нереальным, как будто война была за миллионы миль и исчезла бесследно. Наконец-то пушек не было слышно, и единственное, что напоминало о том, что война не закончилась и где-то идут бои, были раненые лошади, которые прибывали к нам с фронта.

Майор Мартин вычистил мою рану и наложил швы. Вначале было больно наступать на раненую ногу, но с каждым днём я чувствовал себя всё лучше. Альберт был со мной, и одно это могло меня исцелить самым чудесным образом. К тому же каждое утро мне давали тёплое распаренное зерно и душистое сено, так что никто не сомневался, что я скоро стану таким, как прежде. Как и другим ветеринарам, Альберту приходилось заботиться о нескольких лошадях сразу, но каждую свободную минуту он проводил со мной. Впрочем, меня здесь все считали знаменитостью, так что я совершенно забыл, что такое одиночество. Ко мне в конюшню все время заглядывали любопытные. Даже Гром – как они прозвали сержанта – следил за мной с усиленным вниманием и, когда никто не видел, трепал мне уши, щекотал под горлом, приговаривая:

– Ты у нас герой, да? Чертовски хороший конь. Смотри у меня, выздоравливай.

Но время шло, а у меня никак не получалось выздороветь. Однажды утром я не смог доесть распаренное зерно. От каждого резкого звука вроде стука ведра или грохота засова на двери конюшни я вздрагивал и каменел. Передние ноги немели и не слушались. Казалось, будто мне на спину положили неподъемный груз и я не могу пошевелиться. Даже шея и морда словно одеревенели.