Полина Клюкина - Дерись или беги (сборник)

Вся деревня той ночью не спала. Мужики Костю искали, а бабы занимались одним общим делом: тушили Павлину избу. А когда потушили — поняли, что зазря. Павлы в избе все равно не оказалось. Будто она в ней и не жила.

После нашего ухода пришла Дина с баночкой варенья, и они с бабушкой остались вдвоем. Мы быстро забрали Вальку с собой, чтоб напоить ее чаем в нашем дворе из нашего «сапожного» самовара. Выложили в тарелку купленную у нее сметану, достали магазинного печенья и снова сели кормить комарье. Мы с папой, правда, не очень-то разговаривали с Валькой, тем у нас как-то не находилось, зато мама сидела с ней всю оставшуюся ночь.

— Валь, я в детстве была точно как ты, — мама грустно грызла печенье и пыталась рассмотреть в Валькин взгляд, безучастный, пустой.

— Помню-помню.

— А потом ты уехала в город, и каждый приезд твой был для меня праздником. Как-то на Новый год привезла мне маленькие лакированные шашки, и в первый же вечер мы посеяли четыре штуки. Я начала рыдать, а ты взяла и заменила их колпачками от маминых лекарств.

— Помню-помню, — снова повторила Валька.

— А потом ты подарила мне первый бюстгальтер и первое взрослое платье из парчи. Оно вообще не походило на те, что я раньше за всеми донашивала.

— Ты надевала его еще? — оживилась Валька.

— Нет, так потом и берегла. Только один раз на школьный бал. Ты тогда вскипятила воду, опустила бигудюшки, и, помнишь, как ты обжигалась и хохотала, каждый раз доставая их голыми пальцами!

— Помню-помню.

— А потом ты стала меня разочаровывать. Никак я не могла понять твоих поступков. Почему ты, такая женственная, пила с мужиками, такая добрая, а так обижала мать. Чё ж ты такая умная, а таскалась с женатым.

— Куда уж тебе понять — бежала в большой город. Сейчас приезжаешь сюда за романтикой. А мы здесь живем. Как получается, так и выживаем. А если что, и сжечь можем.

Лето выдалось жаркое. Папа продолжал притаскивать хламчик: патефон, поварешки, расчески, валенки, лапти, а однажды даже икону приволок. Напрасно я считала деревню скучнейшим на земле местом: тут тебе и призраки, и русалки на каждом шагу. Но мы русалок не боимся — в случае чего у папы есть ружье. И палас.

Когда наступило утро, Вальки у нас не оказалось. Будто ее здесь и не было. Она шла домой и радостно теребила деньги, которые вытащила ночью из палаты сестры. Соображала, на сколько же бутылок ей хватит.

С дороги послышался зов «скорой помощи», старухи на лавках вздрогнули и стали друг друга пересчитывать.

Таниной лучшей подругой была Цеце. Так она сама себя называла и очень, надо сказать, вжилась в роль.

Можно ли принять такую жизнь, где муж раз в неделю до чертиков напивается, а потом приходит домой и, не дойдя до кровати, низвергается на пол? Да-да, размышляла Цеце, именно низвергается. Сто тридцать килограммов жира и где-то глубоко среди них затерялась душа. А потом он проснется в их общей спальне, которая за сутки его сна провоняет заношенными до блеска носками, немытым туловом и даже, наверное, легкими. «Как такого любить», — думала Цеце, когда он, проснувшись, потянулся к ней за поцелуйчиком. Опять ест и не наедается. Вот, берет со стола книгу и отправляется с ней в туалет. Разве можно быть таким натуральным, думала Цеце и снимала очки. «Ну что от него теперешнего родишь, бежать от него надо и успеть родить. Пока не старая, пока мужики вьются».

Потом Цеце приготовила для дочери завтрак, уселась перед телевизором, убрала со стола крошки, села обратно, снова нарезала хлеб и наделала крошек, снова их убрала, а потом вдруг неожиданно встала и надела очки. Она всегда их снимала, когда дома был бардак, и надевала, чтобы увидеть его снова, принять как данность и взяться-таки за уборку. Надо же было разложить все вещички, каждую на свое место, выстирать все белье, вымыть посуду, поснимать с подоконников садинки и выкупать их в ванной, стереть, наконец, с них всю пыль. «А потом Боря проснется. Потянется целоваться, а я ему — фигу! И снова — бардак. Выходит, совершенно бесполезное это дело, уборка».

Тогда Цеце снова сняла очки и снова присела к телевизору. «Надо что-то делать, надо срочно что-то предпринимать», — опять терзала себя Цеце. И тут она вспомнила про свою лучшую подругу Таню. А почему бы не взять и не наведаться к ней в гости? Просто прийти и широконько так улыбнуться, принести в ее дом праздник. «А для чего же еще друзья? — размышляла Цеце. — Чтобы быть маятниками. А если еще по пути коньячком угостят…» Довольная собой, Цеце скоро умылась и подкрасила губы, надела широкое декольте и уже собралась выходить, как вдруг ее посетила мысль: а что, если у Тани уже гости, наверняка все съели, чем же тогда они смогут заняться? И мысль тут же ее отпустила: нет, она всегда что-нибудь сообразит. «У нее, наверное, безотходное производство», — подумала Цеце, и от этой мысли ей даже повеселело.