Эрленд Лу: Лучшая страна в мире

У финского стенда свое лицо, он очень красив. Все в нем выдержано в национальных финских цветах — белом и голубом, за прилавком с брошюрами стоят белокурые женщины в национальных костюмах. Иными словами, брошюры уже существуют. Брошюры, которые должны завлечь норвежских туристов в Финляндию. Они есть, но они недостаточно хороши. Иначе не объяснишь. Люди в посольстве, конечно же, располагают сведениями о том, какие брошюры имеются в продаже, но, прочитав их, они пришли к выводу, что эти брошюры не годятся, и тогда, взяв инициативу в свои руки, они решили создать новую брошюру. Идеальную брошюру о Финляндии. Вот что им нужно. А это значит, что я должен собрать все, что есть, из имеющихся брошюр о Финляндии, прочитать их и создать такую замечательную брошюру, которая будет превосходить все ныне существующие, сама оставаясь непревзойденной. Задача не из простых, но если кто-то и может ее решить, этим человеком, несомненно, буду я. Я набрал с собой целую кипу брошюр. «Гостиницы Финляндии». «Прекрасные и незабываемые впечатления». «Твой город Хельсинки». «Мир мумии-троллей». «Silja Line». И еще одну брошюру, которая просто и незамысловато называется «Финляндия». Запихиваю всю эту информацию в мешок и направляюсь в сторону предполагаемого выхода, но попадаю не туда. Я заблудился в дебрях стендов и стран и никак не могу выбраться из чащобы, я встречаю людей из всех частей света и норвежцев, повсюду норвежцы, и азиаты, и инуиты, индейцы и негры; «негры» теперь нельзя говорить, сам знаю, я об этом читал; столько всего приходится помнить, столько всяких «нужно» и «нельзя»; ну а как же тогда надо говорить, когда хочешь сказать про негра, а назвать его этим словом нельзя? По-моему, «негр» звучит хорошо, в этом нет ничего плохого, я не против того, чтобы дружить с неграми, но у меня таких друзей, у меня вообще почти нет друзей, и я сам задаюсь вопросом, почему так получилось, блуждая по «Миру туризма» среди сплошных путешествий, а путешествия — это возможности, ведь кто же знает заранее, что может случиться, если ты поддашься на уговоры и отправишься в Альпы или в Монголию? Ответ гласит — все, что угодно. Все может случиться, и этого-то мы и хотим: чтобы все пути — открыты, чтобы все могло случиться, люди стремятся к текучему, хотят незнамо чего. Я не таков; как видно, я создан иначе; вероятно, и во мне сидит что-то, что желает воды, изменений, — не знаю, я много чего не знаю. А тут вдруг какой-то швед принимается зазывать меня в Бранес покататься на лыжах. Чистый абсурд! Я живу в Норвегии, в стране, которая занимает абсолютное первенство в том, что касается условий для занятий лыжным спортом. У нас есть и леса, и высокие горы, и снег — уж снега у нас хоть завались! — так что с какой стати я поеду в какой-то там Бранес? Швед говорит мне, что Бранес и Вермланд отвечают всем возможным запросам, но это невольно наводит на мысль, что дела там идут далеко не блестяще, иначе зачем бы им участвовать в этой ярмарке? Если в Бранесе было так уж замечательно, Бранес давно уже кишел бы норвежцами, однако во мне говорит раздражение, я выбит из колеи, в последние дни на меня столько всего навалилось: пропала машина, потом еще эта Финляндия, о которой я почти ничего не знаю, а тут еще я заблудился среди скопища этих стран и народов, в многотысячной толкучке; у меня расшалились нервы, в особенности о себе дают знать живот и горло, и коленки подрагивают и как бы слегка подгибаются, словно во время качки; в конце концов я говорю шведу, что приеду как-нибудь в Бранес, я пожимаю ему руку и даю торжественное обещание, что приеду туда при первой возможности; и тут он обрадовался, по-настоящему обрадовался; обрадовался и давай меня благодарить; так бывает обычно, когда человек получает наглядное подтверждение, что он молодец и не зря старался, по себе знаю. Надо присесть.

Сажусь на стул возле бразильского стенда. Дышу глубоко, всеми ребрами, чтобы собраться, но добиваюсь противоположного эффекта. Мне начинает казаться, что все на меня смотрят, все пришли только для того, чтобы посмотреть на меня, я вся ярмарка устроена Раи меня, что я тут главный герой, она рассказывает обо мне и о моей жизни, вокруг меня все вращается, и всюду расставлены сотни стендов, посвященных различным аспектам моей жизни: моей работе, моему питанию, работе моего мозга, моей одежде, моему автомобилю и моим влюбленностям, минувшим без следа, моим снам и моему отношению к воде и переменам, и народ валит на выставку толпой, чтобы хорошенько усвоить все, что обо мне известно, и обо мне читают лекции, с использованием всех разновидностей СМИ: брошюр и плакатов, — словом, сплошное инфо обо мне. Тысячи людей идут и идут. И транспорт уже не справляется, и городская железная дорога открывает запасные выходы на центральном вокзале, поезда подъезжают один за другим, и никогда еще не было такой посещаемой ярмарки, по крайней мере за все послевоенное время. А ведь неплохо звучит! Очень даже звучит: самая посещаемая ярмарка за весь послевоенный период! Интерес к ней огромен, газеты в полной растерянности: кто бы мог подумать? Ярмарка, посвященная брошюрописателю! Эта мысль невыносима, я задыхаюсь, и тут вдруг сверху падают кислородные маски, а в среднем проходе появляется светящаяся полоса, и я, вопреки всему, что было сказано при отправлении, забираю свой ручной багаж — забираю вместо того, чтобы, как полагается согласно всем правилам, оставить (ведь мне нужна собранная информация — информация о Финляндии), — и, забросив за плечи рюкзак, плетусь к ближайшему запасному выходу и выбираюсь на улицу; я успел в последний момент; едва я вышел, вся ярмарка взрывается у меня за спиной, взлетает на воздух со всеми ее брошюрами, и странами, и путешествиями — просто оттого, что слишком уж много возможностей было собрано там под одной крышей, крыша не могла выдержать такого чудовищного давления и взрыв был неизбежен, теперь она горит, пожар заливают водой, а мы все уже знаем, что такое вода. Куда ни сунься, нигде нет покоя.