Эрленд Лу - Допплер

И о туалете, лежа среди вереска, я не думал. Должен ли он быть со встроенным в стену бачком, как теперь модно, или нам сгодится более классическая свободно стоящая модель. Даже беседы со слесарем не тревожили меня тем вечером в лесу. Не исключая и ту судьбоносную, когда он сообщил, что по вине предыдущего слесаря дерьмо никогда не сможет падать куда ему положено, в связи с чем он намерен сию секунду решительно взломать пол и проложить трубу наново.

Все это исчезло. Я вдруг перестал думать о довольно многих вещах.

Вместо них, лежа среди вереска в плачевном состоянии и подставляя лицо весеннему солнцу, я думал о том, что отца больше нет и никогда не будет, а я его не знал толком, и когда мама сообщила о его смерти, в душе у меня ничего не дрогнуло. Он умер ночью. Внезапно. И тихо. Теперь в лесу потеря всей тяжестью легла на душу. Драматизм потери. Вот только что был человек — и нет его. Пропасть между вчера и сегодня. Это больно поразило меня, я всем существом почувствовал, что разница между этими вчера и сегодня такая всеобъемлющая и непостижимая, что рассудку остается только поднять лапки кверху и сказать: «Тут я пас». Секунду назад все было возможно: добиться того, заиметь другое — а спустя миг уже ничего невозможно ни добиться, ни заиметь, потому что время добывать и иметь вышло. Отвратительная альтернатива. В одной части конструкции все, в другой ничего. Бессилие, вызванное этими раздумьями, в сочетании с последствиями удара по голове ввергли меня в сон. Когда я вскоре очнулся, мне вспомнилось, что сказала недавно моя шестнадцатилетняя дочь. Мы сидели в кафе после просмотра в «Колизее» одной части «Властелина колец» — «Двух башен». Сама она посмотрела фильм одиннадцать раз, после чего заявила, что, если я вслух признаюсь в том, что до сих пор не видел этого шедевра, на меня начнут пальцем показывать. И что лично она не может позволить себе мириться с тем, что ее родной отец все еще не приобщен к этому эпохальному, по ее словам, событию. В свое время дочь пару недель буквально дневала и ночевала в очереди, чтобы достать билеты на премьеру. Она, ее друг, ее подружки и их дружки. Одетые эльфами. Нам пришлось выдержать несколько раундов объяснений со школой, чтобы убедить дирекцию закрыть глаза на ее столь долгое отсутствие на занятиях в разгар учебного года, но она — примерная ученица, и преподаватель английского поручился, что она легко нагонит, к тому же речь шла о Толкиене, который считается непревзойденным мастером по части разбудить любопытство тинейджеров, в общем, пусть тешится, тем более спальник у нас теплый, надежный. Тем не менее. В фильме есть эпизод, когда у очень нехорошего человека Сарумана (к слову сказать, как две капли воды похожего на ныне покойного седовласого и седобородого лидера движения «Хамас», который из инвалидного кресла писклявым голосом клятвенно заверял мир, что палестинцы все равно ни за что никогда не сдадутся) весьма драматичным образом разрушают башню и копи — в тот момент, как он послал так называемых орков (гадких уродцев вроде троллей, которых он до этого долгое время держал при себе и прикармливал) истреблять все, что есть в мире хорошего. Под обух Сарумана подводят некие живые деревья, которых хоббиты подговаривают ввязаться в бой. Среди прочего они разрушают плотину, так что вода разливается и наносит Саруману огромный урон. Выходя из кино, я имел недальновидность высказаться в том духе, что на строительство новой башни у Сарумана уйдет немало времени. Дочь смолчала, но в кафе вошла с бешеным блеском в глазах. Мне было, конечно, любопытно, какая муха ее укусила, хотя не могу сказать, чтобы я боялся услышать то, что она, по-видимому, собралась мне высказать. Для меня она существо столь непостижимое, что я в любой момент готов ко всему буквально. Девочки-подростки всегда казались мне загадочными, даже в ту пору, когда мы были ровесниками. И с годами расстояние между нами только увеличивалось, что естественно, а теперь вот у меня подросла собственная дочь и, судя по дальнейшим событиям того вечера полугодичной давности, в наши дни загадочность отроковиц достигла заоблачных высот. Возьми то, чего не может быть, помножь это на самое большое число, которое в силах себе представить, и как раз получится моя дочь, так бы я ее обрисовал. Мы зашли в кафе, сели.

— И в чем дело? — выждав, спросил я.

Она сказала, что шокирована моей первой реакцией на этот великий эпос, ее циничностью и тем, что я остался совершенно глух к трагической истории, которую мы только что пережили.