Эрленд Лу: Во власти женщины

Мне нечего было на это возразить. Кто знает, может, она и права.

Через два-три вечера Марианна вернулась к теме о себе и о том, что значит либо да, либо нет. В этой связи она довольно часто упоминала про мою трусость. Я разозлился и сказал, что понял, куда она клонит, но, если ей хочется, она может повторить это еще несколько раз (если она думает, что иначе до меня не дойдет). Она назвала меня высокомерным невежей и сказала, что я даже не пытаюсь казаться другим, потому что вполне собой доволен.

Мы помолчали, а потом я сказал, что она не должна сомневаться в том, что я ее очень люблю. Тогда и она сказала, что тоже любит меня. И мы посмотрели друг на друга.

Но все это, сказал я, вовсе не означает, что нам непременно надо снова съехаться и жить вместе. Марианна поинтересовалась, что же в таком случае это должно означать? О совместной жизни не может быть и речи, сказал я. И Марианна объявила, что мы получили лишнее доказательство моей невероятной трусости. Моя трусость тут ни при чем, сказал я. Но Марианна считала, что при чем. Трусость и не что иное, как трусость.

Однажды вечером я достал из морозилки вафли и сказал, что мы могли бы остаться друзьями, хотя и живем врозь. Нет, не могли бы. Только не это. Вот сейчас ты сама говоришь как лестадианка, сказал я, и она призналась, что я прав. Одним словом, согласилась со мной. Так что мы можем быть друзьями.

Но что, собственно, значит быть друзьями? — спросила Марианна, и оказалось, что никто из нас не может четко определить границы дружбы. Мне было интересно, означает ли это, например, что мы можем заниматься любовью (ну раз-другой, если так сложатся обстоятельства). Да, Марианна считала, что это дружбе не помеха. Ну а сейчас, например? — спросил я. Вполне, сказала Марианна. И мы сбросили с себя одежду.

Как и раньше, я иногда засыпал под ее болтовню. И она не понимала намеков. Если я начинал ходить по комнате и несколько раз принимался чистить зубы, она спрашивала, боюсь ли я, что у меня заболят зубы, и предлагала сходить со мной к зубному врачу.

Иногда я проявлял интерес к беседе, и мы обменивались мнениями по какому-нибудь вопросу. Я спросил, что она думает о старости (возьмем, к примеру, полковника). Должен ли человек постоянно думать о старости, готовиться к ней, или стоит о ней вовсе забыть? Я сказал, что сам иногда довольно много думаю о старости. Что она на это скажет? Нет, она не считала, что о старости надо забыть. Вовсе нет. Однако не стоит слишком забивать себе голову этими мыслями, и она искоса взглянула на меня, но я не смог истолковать ее взгляд. Ей легко представить себя в старости, сказала она (может быть, следует уже начать к ней готовиться). Я понял, что намного опередил ее, ведь я уже давно причислил себя к тем, кто прекрасно себя чувствует до глубокой старости.

Марианна спросила, какой бы я изобразил ее, если бы кто-нибудь спросил меня о ней. Почему ей это интересно? Да так, просто пришло в голову. Я сказал, что прежде всего назвал бы ее очень доброй. Доброй? — удивилась Марианна. Да, сказал бы, что она необыкновенно добрая и хорошая девушка. Она сказала, что плохо относится к слову «добрая», оно ей никогда не нравилось, и я предложил ей пересмотреть свое отношение к этому слову.

Теперь Марианна приходила ко мне часто. Два коротких звонка, и ее лучезарная улыбка, когда я открывал дверь. Однажды я заснул, и она с обидой спросила, неужели она такой скучный человек, что я не выдержал и уснул. Я ответил, что, честно говоря, ужасно устал и не могу знать, интересный она человек или нет, ведь я же проспал все, что она говорила.

Марианне не понравился мой ответ, и она сказала, что может хоть сию же минуту уйти. Пусть я не думаю, что ей некуда пойти. Да я и не думал. И если у меня есть занятие получше, надо было так прямо и сказать. Что значит получше? — спросил я. Сейчас лучше всего — это немного поспать. И она ушла домой. Доброй ночи, сказал я. И тебе тоже, ответила Марианна.

Как-то вечером я спросил у Марианны, верит ли она, что человек обладает свободной волей. Еще бы, ответила она. Но вообще-то, нечего притворяться, будто тебя это занимает, сказала она. Она прекрасно знает, что мне до лампочки и воля, и тому подобные штучки. Я рассердился и спросил, задумывалась ли она хоть раз, какие между нами были отношения. Она ответила, как раньше, что ее больше интересует настоящее, чем все остальное, а потому она никогда не думала, какие там между нами были отношения, сказала она. Никогда? — спросил я. Да, почти никогда. То есть, как я понимаю, совсем не часто.