Юлий Крелин - Исаакские саги

Гаврик, по документу Гаврила; нарождающиеся принципы бытия страны еще покажут, Гаврила он или Гавриил, Гава, Габриэль. Может, наконец, сотрется разница и, когда кликнут Гаврика, никто не будет удивляться, что зовут Гаву, Габби или Габриэля. Неизвестно еще, что выстроится в стране и в душе этого неоднозначного пока юнца.

— Привет, Шур.

— Салют.

— Куда пойдем?

— Куда глаза глядят.

— Неинтересно. В парке выставку авангардистов открыли. Сходим?

— Давай.

— А может, Кириллу позвонить? Может, с нами пойдет?

— Звони.

— Кирка! Ты? Что делаешь? В парк на выставку пойдешь? С Шурой… Мы уже на улице… Выходи тогда… Через десять минут на нашем углу… Окей!

Люди с обретенной целью мигом меняют походку. Только что шли расслабленно, как бы довольствуясь улицей, погодой, друг другом, разговором, глядя по сторонам, вбирая в себя весь мир. Но вот у них появилась цель. И им вроде бы перестало хватать существующего, им что-то понадобилось еще — мало им мира, воздуха, погоды… Быстро, не обращая внимания на вселенную вокруг них — природу и бытие, видя перед собой лишь нечто только для них существующее, устремились они вперед. Будто мало им сиюминутных вокруг событий, почти бегом рванулись они к грядущему. Они шли, они не разговаривали, они, словно пьяные, в миг потеряли, как принято сейчас обозначать, коммуникабельность — порвалась связь и между собой. Смешно! Но у них цель — о чем же им говорить! Как бы мгновенно распались все связи с миром, осталась лишь одна, что манит их, маячит где-то впереди. Цель объединила и обеднила их. Походка, выражение лица с утерявшейся успокоенностью, убежденного в самодостаточности — все стало иным. Ушла, наверное, на время, какая-то важная сторона существования — есть цель, и боле ничего, ничего вокруг.

А всего-то — идут на встречу с каждодневным товарищем.

Лишь любопытство — великое счастье, кто его имеет — в состоянии оборвать стремительность юного, поступательного движения вперед, к любой цели. Хотя они, полуюноши, слава Богу, покуда еще уверены, что знают, зачем и для чего многое, еще не ведая про всегдашнюю неизвестность будущего и всегдашнюю сомнительность ожидаемого. Впрочем, это и делает жизнь привлекательной, интересной, не всегда предсказуемой — опять же, любопытной.

Любопытство замедляет ход… бег по жизни, скидывает шоры с глаз, освобождая боковое зрение и заставляет оглянуться, отвлекая от доселе привлекающей впереди, порой, к сожалению, единственной точки, цели. Оживает разброс глаз — мир открывается и с боку.

Не надо торопиться только вперед. Поначалу надо бы и оглядеться. Повременить бы с целью. И глобально… И когда с подружкой… Зачем торопиться к товарищу…

В детстве же благословленное любопытство часто приостанавливает бег неизвестно куда и для чего. В детстве чаще смотрят по сторонам. И, слава Богу, ибо неизвестно, что их ждет у цели. То остановятся поглазеть на уборку снега, или поливающую машину, на ремонт или разрушение дома, шагающих солдат — мир познают… если цель не мешает. В юности, в зрелости любопытство постепенно уменьшается и где-то к старости вновь обретается интерес к миру… К уходящему миру. Вернее у уходящего из мира. Запоздалое любопытство. Да поздно…

Итак, вперед, вперед — и не разговаривают, не держатся еще друг за друга, может, еще и не ощущают друг друга… Полудети.

Но что-то их остановило. Любопытство! Услышали музыку, песню. Да не электронный звук магнитофона, а живой человеческий голос, живая струна гитары. Пусть гитара стала стандартом, но живая струна… без электрических наполнителей, дополнительности. Шура остановилась и стала оглядываться.

Слава Богу! Есть еще женская душа более доступная простым символам естества, с большей легкостью отбрасывающая эфемерные целеустремленности, женская душа охранительница человечности, а потому все больше и чаще, особенно в ранней юности, оказывающаяся лидером. К сожалению, чаще в юности только.

Остановился следом и Гаврик.

— Ты чего?

— Слышишь? Где это поют?

— Где-то рядом. Пошли.

— Подожди. Хорошо поет. Да, подожди.

— Чего ждать-то? Пойдем. Кирка ждет.

— Да, постой! Никуда не денется… Обобьется твой Кирилл…

Женщина повела друга на звук песни. И вот оно! Еще каких-то два года назад была немыслима такая сцена, невозможны такие слова. А сегодня подобные куплеты общее место и на крамольные тексты дети внимание не обратили. Но голос… манера…

Уставившись в стену дома, почти вплотную к ней, нарочито и решительно отвернувшись от улицы, от людей, от всего мира, упершись всем своим существованием в глухую стену без окон, стоял парень, годков, так около двадцати, и категорически, наступательно, а как нынче пишут в газетах, — по юношески «бескомпромиссно», отрывал от гитары и голоса звуки, слова, мысли, и швырял в препятствие перед собой. И от стены отскакивало в толпу, собравшуюся за его спиной. Он знать толпу не хотел, ему плевать на реакцию толпы, он был в оппозиции к толпе. На земле, за спиной певца лежала шапка и собравшиеся, молча, будто извиняясь, будто виноваты за Бог знает какие прегрешения всех их, нас, подходили и клали деньги. Не кидали — клали, нагибались и клали. Ему певцу до этого дела нет. Он пел стене, миру. А вы, если хотите, пользуйтесь подарком стены, — всем своим видом говорила толпе его спина.