Юлий Крелин - Исаакские саги

— И знаешь, Витёк, уже в Москве, после эвакуации, когда я уже читал газеты и наслышался про гибель миллионов евреев, про концлагеря… Всё уже знал, но чего-то мне не хватало до полного понимания. И вот как-то… Надо сказать, что в Москве в то время было голодно, и был большой праздник, когда удавалось «выкупить» — был такой термин — по карточкам продуктовым, на мясные талоны американскую свиную тушенку, полученную из Америки по ленд-лизу. Теперь мы говорим — «гуманитарная помощь». Впрочем, ленд-лиз это больше, чем гуманитарная помощь — это и военная помощь нам в общей войне. Кстати, почему сейчас говорят «гуманитарная помощь»? Гуманитарная — историко-филологическая? Гуманная помощь. Помощь гуманистов. Гуманистская помощь, наконец. Ну, да ладно. И вот в еврейскую пасху, а у нас в то время жила мамина старая тетя, верующая и строго соблюдавшая все обряды еврейства. А я все еще в шорах атеизма, боролся с шорами религиозного дурмана, как тогда говорили, не понимал, что такое религия, не задумывался ни о Боге, ни о совести. Я сел перед теткой, взял в руки мацу, положил на неё свиную тушенку, и, вызывающе глядя на родного мне представителя еврейской религии, стал нарочито смачно есть.

Тетя не сказала ни слова — она посмотрела на меня с такой печалью во всем своем облике, что я понял… Вот тогда то я понял: еврейство это серьезно. И не только еврейство… Так много серьезного, о чем я совсем не думал тогда. Что легкомысленно не замечал. Знаешь у буддистов сказано: «не думай легкомысленно о зле — по каплям наполняется кувшин…» Также и о добре… Впрочем, я сказал не совсем то, что хотел, но ты меня должен понять. Так. Пишем. Операция номер 256. Название: Аортобедренное протезирование… Или нет-лучше шунтирование, аорто-бедренное шунтирование.

— Адони! — Иссакыч не знал иврит, но за несколько дней пребывания в Израиле уже освоил это нечастое обращение к мужчине. Вроде, как, Господин… Наверное. Так или иначе, но это к нему обращалась какая-то пожилая женщина, и он остановился, изобразив на лице своем вопросительное удивление. Женщина стала что-то небыстро говорить ему на иврите. Может, спрашивала что-то. По медленной речи Иссакыч понял, что иврит ей, по-видимому, не родной язык. Да язык этот и на сей земле появился после двухтысячелетнего перерыва и в несколько измененном виде, благодаря одному русско-еврейскому энтузиасту, возродившего и изменившего, подогнавшего его к нынешнему времени и месту. Так что и месту он был родной относительно… Хотя, пожалуй, все ж родной.

В ответ на незнакомые слова Борис Исаакович извиняюще и удрученно развел руками, мол, не понимаю. Затем, вспомнив, что, царствовавший среди русских евреев уходящих поколений, идиш, в конце концов, в основном, искаженный немецкий, решился произнести и даже уже сказал, правда, про себя: «Ихь ферштее нихьт». Однако, почему-то все ж, как нынче говорят, озвучил эту мысль по-русски: «Я не понимаю». И вторично развел руками, придав своему лицу скорбный вид.

— Я сразу поняла, что вы русский.

Уже на чисто родном языке и без всякого акцента воскликнула женщина!

Выговор был русский, может, даже московский… ну петербургский, но уж никак не южные напевы в нем звучали или, какие-нибудь там, волжские гласные или еще какие-либо провинциальные. Обычная речь среднего интеллигента из России. И язык в Советской стране усреднился. Различается лишь по слоям существования, а не по местам бытования.

— Конечно. Кто же, кроме русских, в такую жару пойдет в носках. Нет, разве? — В форме этого неожиданного утверждения и вопроса Борис Исаакович все ж уловил, отличную от русского говора и стиля, еврейскую манеру никчемной любознательности… или, если хотите, любопытства. Ну, причем тут: «Нет, разве?»

Ну, ладно. Пожилая эта женщина видно давно не имела собеседника или просто в душе у нее много накопилось вопросов, и она постепенно, очевидно, хотела их из себя выдавить и, может, с неосознанным желанием заполнить ими другого, особенно, хорошо бы незнакомого.

— Вы сюда приехали жить или в гости? Что вы разводите руками? Вы боитесь, что я у вас что-то попрошу?

— Нет, я не боюсь и не представляю себе, что можно попросить у меня, три дня назад приехавшего сюда гостем.

— О! Так вы не насовсем? Правильно. Не делайте этой глупости, которую сделала я. Вы откуда, если это не секрет?

Ох, уж эта еврейская манера беседовать солянкой из вопросов, советов и удивленных восклицаний.