Юлий Крелин - Исаакские саги

— Да, бросьте, Барсакыч. Мы ж их выкидываем теперь.

— Дожили. Наконец. Перчатки целые, а вы норовите выбросить.

— Общество выбрасывателей. Никак не отвыкну от многолетней нашей нищеты и убожества. Прыжок через пропасть. Без моста. Либо нищета — либо выбрасыватели.

— А сейчас, что-ли хорошо?

— Хорошо не хорошо, а лучше, чем было. И, вовсе, не было перчаток. Потом клеены-переклеены. Заплатки девочки ночами на дежурствах клеили. А теперь выбрасываем. Но к этому привыкнуть легче. Не трудно. Сложнее выбросить из души психологию нищего. Пока, девочки. Спасибо.

Иссакыч пошел в другое отделение, в кабинет к Виталию Савельевичу, еще раз поклониться и поблагодарствовать за помощь.

Виталий Савельевич уже вскипятил воду и приготавливал себе кофе.

— Еще раз хотел спасибо сказать. Затыркался совсем. Разрыв диафрагмы справа всегда проблема. Спасибо, вам, Виталий Савельевич.

— А! Пустое. Кофейку налить? Выпьете? А то и чай есть. Пакетики. А?

— Чайку можно, конечно. Спасибо. Пакетики? Лимонные? Пиквик? Недурно.

— Угу. И бокал помыть после легче.

— Не могу привыкнуть, что чашки большие бокалами нынче называют. Бокалы, в моем представлении, это, так сказать, фужеры что-ли. «Я подымаю этот бокал». Бокал шампанского… Бокал чая — не звучит.

— Угу. Мало к чему вы… мы не привыкли. Много сейчас нового.

— Вот сейчас мою перчатки, а мне сестра говорит: «Бросьте. Все равно выбрасывать. Одноразовые». И правильно. А привыкнуть не могу. Мы ж одними перчатками по тысячу раз оперировали. Клеили, стерилизовали и снова в бой.

— Сахару сколько вам?

— Не надо. Без сахара. Перчатки! Нищенство наше, так сказать, в менталитет вошло.

— Да. Русский человек всегда бережлив был.

— Можно сказать — бережлив. Да вряд ли. Высшие слои любили жить широко. Даже, подчас, когда на то не было ни прав ни оснований.

— Нет, Борис Исаакович, широко гуляли, пока лишнее было. Пока достаток есть… Был. А нет — все стихийно ужимались.

— Стихийно? По течению плыли что ли? Наверное, и так было. Каких только веяний не подхватывали у нас. Мы.

Вошла сестра:

— Виталий Савельевич, на завтра кого готовить? Желудок-то анестезиолог отменил.

— Вечно они фокусничают! То давление не так, то чего-то не хватает. Кофе попью и посмотрю. Все было обосновано — зря ничего не подхватывали. Пустых веяний, как вы говорите, не было? Все, что принималось нашей землей, то принималось народом.

— К сожалению, так. Стихийный народный чекизм и по сю пору еще не выветрился.

— Что не выветрился?

— Чекизм. Чека. Большевизм. Слишком многие поддерживали душевно. Искренно и из глубины.

— Власть поддерживали. Народ законопослушный.

— Власть сами выбрали. В семнадцатом году была альтернатива.

— А уж выбрали — так поддерживали, слушались. Послушные и терпеливые.

— До времени. Верно. А сорвется — не остановишь, не удержишь. Что при Пугачеве, что в Гражданскую.

— Бог уследит и всем воздаст.

— Чуть запоздал. На нашу жизнь. Мы, порой считаем, что Бог, словно классный наставник следит и высматривает, да в кондуит заносит, а потом в эту точку и вдарит возмездием.

— Всем воздано. Зря никто не пострадал.

— Думаю, Бог не следит за каждым человеком, даже за каждым обществом или страной…

— А как же! Все свое получили по делам своим. И люди и режимы.

— Я думаю, что создан такой порядок Божий… Ввел Он такой свой Мировой режим, что зло само обнаруживается, обнажается и само собой воздается. Самому Ему и не надо следить за каждым. Все само должно получиться. Он может и не встревать. Он изначально запустил такую эволюцию: «Мне отмщение и Аз воздам». Изначально — и нечего отвлекаться на каждого и везде присутствовать. Тогда и свобода воли лучше играет.

Опять вошли в кабинет:

— Виталий Савельевич, вы хотели сами перевязывать из третьей палаты?

— Через полчаса. Когда возьмете, позовете меня. А я кофе больше люблю. Народ от чая к кофе подался.

— Да. Сейчас его пьют больше, чем раньше. А я раньше кофе больше пил, а ныне к чаю перекинулся.

— Против течения любите.

Нет, просто, большее разнообразие вкусов и запахов. Время тянет к разнообразию. От единообразия устали.

Виталий Савельевич расхохотался — видно подумал о чем-то своем:

— По-разному. Разнообразие — это молодежь. Посмотрите сверху из окна на молодежь. Все разноцветные, разнообразные: кто блондин, кто брюнет, кто крашенный в любой цвет. А на стариков — все больше одноцветных, серых, или, если хотите, серебряных, седых, одинаковых. Власть потому и опирается на седых. Одинаковы. — Виталий Савельевич даже чуть не захлебнулся от смеха. — Серебро не всегда благородно… А может, и наоборот. Хм. Большевики пришли от разнообразия и всех сделали серыми, седыми, одинаковыми. Велели. И подчинялись. Седые законопослушнее.