Юлий Крелин - Исаакские саги

Дверь открыла сама хозяйка и провела в большую комнату, что в прошлом могла называться гостиной, а сейчас чаще именуется иными столовой, а иными общей комнатой. Прямо перед дверью, шагах в пяти от нее стоял круглый стол, на котором возвышалась в половину человеческого роста скульптура, сидящего в кресле покойного мужа Тины Вадимовны, известного писателя, разумеется, Борисом узнанного.

— Хорош? — указала на скульптуру Смоляева — Проект памятника. По-моему, очень удачно. Садитесь Борис Исаакович. Сейчас я буду готова.

Она открыла дверь в другую комнату, где на противоположной стене висел большой портрет молодой женщины в полный рост.

— А это Глазунов. Его пока мало знают — говорят гоним. Муж его привечал.

Прежде чем Тина Вадимовна прикрыла дверь, Борис успел разглядеть стоящий на пьедестале прозрачный саркофаг и мужнину посмертную маску внутри его.

Недолго меняла Смоляева туалет и вскоре вышла.

— Тина Вадимовна, у меня тут внизу товарищ дожидается. Он чуть подвыпил, не могли бы мы его закинуть в дом? Крючок очень небольшой. — Борис назвал адрес и получил согласие хозяйки и шофера.

А разве евреи пьют?

— А кто вам сказал, что он еврей? — согласно правилам, заданной игры, вопросом на вопрос ответил Борис. И продолжил — Это вы, глядя на меня, решили обобщить и мое окружение?

— Да сама не знаю. Почему-то так решила.

— Да пьем мы, пьем. Как говорил Светлов: «мы уже пьем, мы уже деремся, что вы от нас еще хотите?»

Тина Вадимовна смущенно похихикала: — Да, да. Помню, помню. Светлая личность Михаил Аркадьевич. Это он антисемитской команде, тогда в ЦДЛ сказал, когда начали гоняться за евреями, врачами-убийцами. Мой вот никогда антисемитом не был. У нас полно было друзей евреев. Вот сосед наш. Еврей. Замечательный писатель и человек. Знаете, он тоже прилично пил.

— Ну вот, видите! А вы говорите! Евреи тоже люди, тоже пьют порой.

— Вот именно, что порой. Это и ценно, что порой.

— Да чего делить мир. Евреи такие же. Есть пьющие, а….

— Что это мы разговорились! И товарищ ваш ждет, и наш больной заждался, наверное.

В лифте Смоляева все ж успела высказать свое отношение к ныне царствующим в онкологии академикам и их теориям.

У самого подъезда уже стояла открытая машина полувоенного полудеревенского образца, именуемая в народе «козлом». Тина Вадимовна водрузилась на переднее сиденье рядом с шофером. Ее белая широкая кружевная шляпа, закрепленная высохшим раствором сахара, что в то время было модно среди некоторой части населения, почти касалась лица водителя своими сладкими полями.

— Ну! Где же ваш товарищ? Борис посмотрел в сторону скамейки, где оставил друга математика, но там никого не было. Он побежал на сквер и там, на траве, подле лавки обнаружил, лежащую и мирно спавшую, потерю. Борис, согласно правилам и традициям, стал растирать уши и приговаривать: «Вставай, гадина! Машина ждет. Великий русский писатель тебя ждет, чтобы домой тебя, пьянь подскамеечная, отвезти» Он поднял Володю и, поддерживая его сзади, и, подталкивая, стал медленными шажками приближаться к машине.

— Здравствуйте, — вполне куртуазно проворковал Володя и стал не без труда взбираться на высокую машину.

Наконец, они уселись. Ветер мотался по их лицам, поля шляпы двигались прямо перед устами Бориса и он с трудом сдерживался, чтоб не лизнуть их. Все ж и на него, в конце концов, не могло не подействовать выпитое часом раньше. От этой сладости он удержался и весь его интеллект был сосредоточен на удобствах пьяного товарища. Он сильно надеялся, что ветер, овевающий их в открытой машине, поможет и отрезвит обоих.

Володя задремал, картинно склонив голову на грудь. Тина Вадимовна повернулась и удовлетворенно оглядела нового персонажа их вояжа. Доброжелательно улыбнулась и томно протянула:

— Не-ет. Конечно, еврей.

— Разве? — Борис толкнул соседа в бок. Тот резко вскинул голову.

— Чего надо? Больно же.

— Вовк, ты еврей?

— Отстань. Не знаю. Спроси у мамы, — и опять уронил голову.

Все засмеялись. Недолго их овевал ветер. Дом Бориса совсем рядом.

— Я его только введу в дом. Я сейчас. Я ненадолго. Ладно?

Борис уложил товарища на тахту — тот практически и не просыпался и хозяин дома устремился к двери.

Не тут-то было.

Борь, поди-ка, — вдруг с лежанки раздался, хоть и пьяный, но вполне человеческий голос.

— Чего тебе? Я сейчас приеду. Никуда не уходи. Я тебя запру.

— А где я?

— Совсем сдурел, пьяница! У меня ты. Не видишь что ли!