Артур Кудашев - Кофе для чайников

Столовскую еду я не ел по-прежнему. Её не ел никто из наших поваров. Для себя мы готовили отдельно: супчик, жаренная картошка, рыба.

Несколько раз Магрибов брал меня с собой на продовольственные склады дивизии. Тут мы время от времени пополняли запасы нашей полковой столовой. Продовольственные склады были целым подземным городом. Наш грузовик въезжал в складские ворота, съезжал вниз, оказывался под землёй и ехал там ещё минут десять-пятнадцать. Потом мы останавливались, вылезали наружу и уже пешком, с тележкой, шли по улицам, образованным стеллажами с самой разной жратвой. В зависимости от того, что нам было нужно в конкретный день мы забредали то на Тушёночный Проспект, то на Гречневое Авеню, то в Аллею Сублимированного Картофеля или на какую-нибудь Макаронную Площадь.

Пару раз я даже был в Парке Замороженных Мясных Туш. Памятное место. Думаю, некоторые экспонаты здесь имели и историческую ценность. Тут я видел, например, тушу с маркировкой 1929-го года.

— Представь, всё это будет уничтожено, — сказал мне однажды при посещении этого склада Магрибов.

— Это как? — не понял я. — Съедено, что ли?

— Нет. Именно, что уничтожено. Утилизировано. Ликвидировано физически.

— Зачем это? — не понимал я.

— Ты телевизор не смотришь, что ли? Хотя да, телевизор ты не смотришь, — тут же вспомнил Магрибов. У нас в расположении не было телевизора. — Но радио вы же слушаете?

— Так, иногда.

— Про разоружение знаешь? Ну, вот, это оно и есть. Дивизию нашу тоже скоро утилизируют. То ли кадрируют, то ли кастрируют. В общем, было мотострелковое соединение, а будет миротворческое.

— Так ведь, миротворцам тоже жрать надо, наверное, — предположил я.

— Это никого не волнует. По приказу сверху все продовольственные запасы дивизии будут уничтожены, понял? Все, до последней банки тушёнки, — ответил лейтенант.

Между тем время моей службы постепенно проходило. Миновала зима. За ней весна. Потом прошло лето. Наступила осень. Осенью дивизию начали косить. Сначала волна сокращения прокатилась по артиллерийскому полку. Потом по обоим пехотным. Затем принялись за наш, за танковый, за отдельный батальон связи, за разведбат и далее по списку. К зиме личный состав Красно-Ханской Краснознамённой мотострелецкой, как называл её Магрибов, дивизии уменьшился вдвое по сравнению с началом весны. Однако нас, хозяйственные службы соединения, то есть, пока почему-то не трогали. Поговаривали, что к нам вернутся только следующей весной. А до этого оставят в покое.

Мне на это было наплевать по-любому. Весной моя служба заканчивалась. Хотя предстояла ещё длинная и холодная ханская зима.

И вот как-то раз, кажется, в самом конце ноября Магрибов взял меня с собой в городок.

— Есть одно дело, — сообщил он мне по дороге. — Хочешь съездить домой?

Я хотел, о чём и сказал.

— Вот и отлично, — отозвался Магрибов. — У тебя скоро будет оказия. Подробности чуть позже.

Я и не спрашивал. Я не очень любопытен, откровенно говоря.

В городке мы пришли к Магрибову домой, в его холостяцкую однокомнатную квартиру в панельном пятиэтажном доме, с деревянными полами, выкрашенными в ярко-канареечный цвет. В квартире лейтенанта был накрыт стол со всякой холодной закуской и парой бутылок выпивки, а за столом восседал незнакомый мне гражданский парень, чуть старше меня, с длинными тёмными волосами, собранными в косичку.

— Ну, Эдик, познакомься! — сказал ему Магрибов.

— Вот этот парень будет шеф-поваром. Ты тоже знакомься, — обратился он уже ко мне. — Это Эдуард Евгеньевич. Он будет — кстати, кто ты будешь?

— Арт-директор, — ответил длинноволосый. — Только никаких Эдуардов Евгеньевичей. Просто Эдик. — И он с улыбкой подал мне руку.

— Ладно, братцы-кролики! — объявил потом Магрибов. — Давайте начнём. Но сперва каждый из нас пусть поклянётся, что будет молчать обо всём, что он сейчас узнает.

— На чём клясться будем? — весело спросил Эдик.

— На самом святом, — отвечал Магрибов.

Я вздрогнул. Потому что понял, что лейтенант имеет в виду.

— Мы поклянёмся на еде, — взволнованно и серьёзно добавил Магрибов. Таким я его никогда прежде не видел.

— Повторяйте за мной. Пусть я сдохну от голода, если нарушу эту клятву.

Мы с Эдиком повторили слова лейтенанта.

— Ну хорошо, — тут же, как ни в чём не бывало, произнёс Магрибов. — Прошу закусывать. Говорить будем по ходу трапезы.

— Это будет наш «обед молчания», — хохотнул Эдик.

— Вот-вот! — поддакнул ему лейтенант. — Когда я кушаю, я говорю и слушаю. Ну вот и послушайте…