Евгений Лапутин - Студия сна, или Стихи по-японски

(Неверно, ошибка. Ведь сестры все чувствовали одновременно даже вне зависимости от расстояния, разделяющего их. Когда-то, поливая газон на школьном дворе, Ю наступила на бутылочный осколок, а Эмма, находясь в классе, вдруг вскрикнула от внезапной боли в стопе. А эти ангины, что донимали их вплоть до десятилетнего возраста! Когда одна из них с обметанным горлом и высоченной температурой оказывалась в кровати, следом и у второй начиналась лихорадка и невозможно было глотать, хотя врач не находил у нее на зеве никаких гнойных налетов и болезненных изменений. Или – казалось бы, мелочь – их диктанты по английскому языку. Проверив работу, например, Эммы, в тетрадь Ю – те же ошибки на тех же местах – можно было и не заглядывать. Кто-то из их учителей объяснял подобное самым вульгарным списыванием, но рассаженные по разным углам класса и, очевидно, незнакомые ни с азбукой Морзе, ни с другими способами сношений на расстоянии девочки по-прежнему сдавали на проверку совершенно одинаковые тетради. Да что там ошибки; даже почерк был у них одинаковым, хотя Эмма, будучи чуть сильнее физически, сообщала своим буквам больший нажим.)

Решили начать по старшинству, то есть с Эммы. Сначала ручкой наметили места будущих проколов, стараясь сделать так, чтобы они были одинаковыми с обеих сторон. Ручка, привыкшая к почтовой бумаге, вдруг раскапризничалась перед человеческой кожей, но потом неохотно выдавила из себя крошечные чернильные капельки, которые с неожиданной легкостью стерлись платком. Пришлось поменять действия местами: сначала Пикус тщательно протер мочки бурбоном, затем поставил две точки. Швейная игла вошла в намеченное место с приятной быстротой, и Пикусу подумалось, что никогда прежде не доводилось ему пришивать пуговицу к человеческому уху. Действительно, пришить к Эмминой мочке какую-нибудь нарядную пуговицу было бы куда как легче. Но не этого ждали от него. Расстегнув серьгу, он лапкой попробовал было повторить игольный ход, но Эмма, дотоле молчавшая, вскрикнула от боли. Следом и Ю повторила и вскрик, и гримасу.

– Может, подождем до утра, до доктора Морса, – предложил Пикус, – у него есть особые приспособления, и он все сделает быстро и не больно.

Но Эмма с раздражением махнула рукой, мол, не болтайте чепухи, а лучше делайте побыстрее то, что от вас требуется.

Там, в глубине мочки, такой мягкой, такой нежной, с уже окровавленным, правда, пушком, таился, похоже, целый лабиринт: лапка серьги, тупо проникая под кожу, отказывалась идти прямо, по пути, проложенному швейной иглой. Придерживая изнанку мочки указательным пальцем, Пикус чувствовал им, что лапка совсем рядом, но не мог же он ею просто прорвать кожу. Кровь тем временем прибывала, будто где-то там, внутри уха, изо всех начала таять кровяная сосулька, – капли крови, поначалу редкие и маленькие, превратились в частые и большие, стекая уже по шее Эммы и через ее выю куда-то там вниз, к невидимой спине. Уже больше не в силах сдерживаться, Эмма стонала, но на все предложения Ю, тоже измученной болью, прекратить экзекуцию отвечала твердым отказом. Надо сказать, что и Пикус постепенно увлекся, ощутив неистребимое желание пронзить навылет теплую кровавую глубину, и, отказавшись от услуг иглы, уже орудовал остреньким шильцем, выковырнутым из швейцарского ножа. Он чувствовал, что вот-вот, вот сейчас, только дайте мне сделать еще несколько всего лишь движений, и – вдруг! – облегчение, блаженство и радость, и все уже позади.

Первый опыт, хотя он окончательно отказался от иглы и начинал дырявить все три оставшиеся уха сразу шильцем швейцарского ножа, как ни странно, совершенно не пригодился – все равно были и стоны, и неуверенность, и нервозность, и обилие крови, и, самое главное, та облегчающая кульминация, когда прорывалась тонкая пленочка кожи по задней поверхности мочки.

Ближе к утру все было закончено: несмотря на то что на полу валялось с полдюжины окровавленных носовых платков, резко пахло бурбоном, а Пикус обессиленно сидел в кресле со странной улыбкой, сковавшей его посеревшие губы, у обеих сестер в ушах красовались серьги. Обошлось без приглашений поспать; все трое, словно подчиняясь чьему-то приказу, снова заснули не раздеваясь – Пикус все в том же кресле, сестры на каких-то диванчиках, где так уютно можно было свернуться калачиком.

Сон был гулким и черным, будто спать пришлось внутри большого рояля, а когда на том приоткрыли крышку, то есть когда Пикус проснулся, в комнате было все желтоватым от поднимающегося солнца. Кроме цвета были и звуки – чайник посапывал носом, лилась душевая вода. Он чувствовал себя изможденным, но измождение это было до крайности приятным, и поэтому не хотелось ни думать, ни шевелиться, чтобы не спугнуть удивительных опиумных кругов перед глазами, чтобы не встряхнуть мягкую сладкую вату, заполнявшую его целиком изнутри.