Ольга Карпович: Младший

Он выговорил это с каким-то мрачным торжеством, точно радовался, что смог точно сформулировать обвинение.

— Да, боюсь, — устало кивнула Вера. — Очень боюсь, Алеша. Боюсь снова ставить под удар свою жизнь. Я поняла это сегодня ночью. И ты должен меня понять. Разве ты не боишься? Ведь и ты не стремишься ничего добиться, не привязываешься ни к кому по-настоящему, не борешься ни за что, потому что боишься неудачи, что жизнь поманит, раздразнит и отнимет. И я… я тоже этого боюсь.

— По-твоему, лучше ничего не иметь, чтобы не бояться потерять? — с горечью спросил Лазарев, отпуская ее.

Он стоял напротив понурившись, все еще очень близко, так близко, что ей видна была сильнее выступившая после бессонной ночи сеточка морщин у его глаз, скорбная складка у губ. Милый, родной, за ночь постаревший мальчик! До чего же хочется обхватить руками его шею, прижаться губами ко лбу, заставить разгладиться складку между бровями. Нельзя! Потом будет больнее!

— Наверно, лучше, — развела руками она.

— Тогда мне, можно сказать, повезло, — уголок его рта опустился в усмешке. — У меня больше ничего нет, совсем ничего. Мне и терять-то нечего.

— У тебя есть твой брат, — напомнила она. — И ты ему очень нужен, особенно сейчас.

— Значит, это все? Окончательно и бесповоротно? — с горечью переспросил он.

— Все, Алеша, все. Прощай.

Вера легко проскользнула мимо Алексея, быстро прошла вдоль беленого фасада особняка и завернула за угол, туда, где находился вход на лестницу, ведущую на третий этаж, в квартиру директора клиники.

Небо уже порозовело и засветилось. С минуты на минуту должно было взойти солнце. Огромный шумный город притих, затаился в ожидании нового дня. Лазарев еще несколько минут понуро постоял во дворе клиники, услышал, как на верхнем этаже хлопнула форточка. Показалось или действительно мелькнул за стеклом тонкий женский силуэт? Затем все стихло, старинный особняк подслеповато щурился на него темными окнами. Алексей медленно развернулся и побрел к припаркованной у обочины машине.

На заднем дворе больницы жгли опавшие листья. Синий столбик дыма, поднимаясь от костра, медленно растворялся в прозрачном октябрьском воздухе, наполняя небольшой сквер горьковатым, чуть тревожным запахом. День был холодным, лужи на выщербленной дорожке покрылись кружевной коркой льда. Но солнце светило ярко, расцвечивая багрянцем и золотом пожелтевшие клены у забора.

«Удивительно, — думал Алеша, шагая по дорожке к серому больничному корпусу, — сколько всего может измениться за каких-то несколько месяцев». Еще недавно вокруг была большая шумная семья. Может быть, они жили не слишком дружно, не были так уж внимательны и предупредительны друг к другу, но все-таки были не одни. А теперь… Два месяца назад неожиданно умерла Валентина Васильевна. Тихо и незаметно, что виделось совсем невозможным при ее склонности из всего устраивать представление. Она просто не проснулась однажды утром. Лежала в постели и казалась почему-то совсем маленькой, беззащитной. Ничего не осталось в ней от былой грозной старухи, перед которой трепетала вся семья. Лицо разгладилось, седые брови больше не сдвигались на переносице, словно она наконец перестала беспокоиться за своих бестолковых потомков и признала за ними право на собственные глупости и ошибки.

Чуть ли не сразу после похорон бабушки мать заговорила о размене квартиры. Объясняла, что задыхается в этих толстых стенах, что по ночам ей мерещатся в коридоре старухины шаги. Да и вообще смешно это, им, взрослым людям, жить в одной квартире. Из-за ее плеча важно кивал похожий на моржа Лев Анатольевич. Алеша согласился, и мать развернула бурную деятельность. Почти месяц по квартире сновали сладкоголосые маклеры, обмеривали, обсчитывали, вписывали в какие-то таблицы количество окон и дверей. А потом вдруг — раз, и в одночасье раскинули их с матерью по разным концам Москвы. Мать под руку с довольным Львом Анатольевичем укатила куда-то в Коньково, ему же досталась двухкомнатная квартира на «Домодедовской». Первое время так странно было видеть из окна не привычный с детства узкий двор колодцем, проржавевший турник и скрипучие качели на детской площадке, а типовой асфальтированный прямоугольник с выстроившимися в рядок машинами.

Странной была и поселившаяся в квартире гулкая тишина. Никто не ходил по коридору, не хлопал дверями, не спорил о чем-то под дверью комнаты. Впервые в жизни Алеша оказался совсем один в собственной квартире, где, кроме него, больше не было жильцов.