Женя Павловская - Обще-житие (сборник)

И наконец, маневренным торпедным катерочком от стола к столу патрулировала озабоченная Алевтиночка Николаевна с оранжевой папкой в руках, куда она мельком заглядывала, уточняя направление курса, скорость и цель. За минуту до того, как подмигивающий всем телом разводящий подбуксировал ко мне слегка упирающегося и пускающего от ужаса слюну Забодаева-младшего, Алевтиночка мягко затормозила у нашего стола. В этот момент мы с багровой от жары и ответственности школьной учительницей Татьяной Петровной уже заносили в четыре руки топор убийственной тройки над экзаменационным листом лепечущей невнятное барышни. Не быть тебе, барышня, главным хирургом, не получать из благодарных рук тяжелых хрустальных ваз, раззолоченных коробок с трюфелями и французских духов «Клима».

— Ми-и-илочка! — сладчайше пропела Алевтина моей полнокровной коллеге, со вкусом выводившей верхнюю половину барышниной тройки. — Ми-илочка, да на вас же буквально лица нет! В буфе-е-етик, в буфетик, дорогая! По-пи-и-ить, покушать, отдохнуть!

— Да, я… собственно, — еще ярче заалела польщенная лаской начальства учительница, — я, честное слово, не голодная.

— В буфетик, в буфетик! — уже на тон выше завела хитрая Алевтинка. — Ряженку завезли сегодня. Говорили, сардельки говяжьи будут, как бы не разобрали!

Алевтина, конечно, перегнула. «Говяжьи сардельки» — эх, куда хватила! Корифей русской сцены Станиславский уж давно бы сказал: «Не верю!» и был бы, как всегда, прав. Но ожидание чуда постоянно и утомительно трепещет в сердце женщины. Круглая отличница народного образования синей птицей метнулась к выходу, не почуяв чудовищной Алевтининой лжи. Было ясно: что-то назревает. Алевтина моментально уселась на стул легковерной Татьяны Петровны и, склонясь к моему уху, жарко зашептала. Как о чем? О чем могут шептаться председатель Предметной комиссии с принимающим экзамен преподавателем из «своих»? Конечно же, о любви, надежде и вере. О любви: как она любит чудного-чудного профессора Забодаева и, само собой, меня. О надежде: как надеется, что я проявлю человеческое милосердие к бедному-бедному мальчику. О вере: как она горячо верит, что я ее правильно и непревратно пойму…

Так что же мне с тобой делать, страдалец мой, Забодаев-младший? Ведь мне тебя спрашивать надо про электролитическую диссоциацию, а тебе — отвечать. Таков наш непростой расклад момента согласно вытащенному тобой билету. Вытащенному тобой у судьбы несчастному билету. Лишь одна формула изображена у тебя на листе. Прекрасно! Наверняка, месяц каторжного труда опытного репетитора. И вот результат, формула воды — не придерешься. Хороша! Крупна! Аш-два-о — не поспоришь. Хоть сто комиссий сгони — верно! Твой папа хочет, чтобы ты лечил нас? — гуманно с его стороны! Вот сейчас как возьму, как влеплю двойку! Будь что будет, пусть потом скачут до потолка вместе со всеми вертящими-разводящими, со всей всемирной этой урологией, со всем этим большим собачником, черт подери!

Я еще раз полюбовалась на выполненную в художественной манере Фернана Леже формулу воды и… молча отпаснула листок Алевтине. Сделав академически-заинтересованное лицо, она принялась тщательно изучать изображение. Наш славный абитуриент раскачивался взад-вперед на стуле. То ли заскучал, то ли испугался чего. Ковыряющий за соседним столом задачу рыжий парень отложил свой листок и с интересом уставился на наше представление. Пора было кончать.

— Ну, что ж, — изрекла Алевтина педагогическим голосом, — я вижу, что основной материал вами освоен… усвоен.

Дебил радостно закивал — понял, что хвалят. Алевтина как-то нерешительно взяла ручку и жалобно посмотрела на меня. Даже ей, закаленной боевой участнице многих комиссий, бравшей в кровавой схватке хорошо укрепленные бастионы соседних кафедр, было явно не по себе. Но я не сказала глазами «давай-давай, уж ставь, не тяни», и я не сказала глазами «что творишь? Опомнись, остановись!» Я малодушно отвела взгляд. Трусливо, позорно и беспринципно, согласно вытащенному многими из нас незавидному билету. Алевтина вывела маленькую кривую четверку, и мы обе быстро и неразборчиво расписались… Ох, как скверно! Скорее покурить! Выйти! Где сигареты? Хоть бы псы эти собачьи заткнулись, сколько можно лаять? Никаких условий для работы! Все, все! На пять минут отключиться, забыть, расслабиться!

— Извините, вы куда? — поймал меня в дверях Волин.

— Покурить надо! А что случилось? — грубо буркнула я.