Женя Павловская - Обще-житие (сборник)

— Женя, чайку? Специально яблочный рулет испекла — попробуй.

— Спасибо. Давай, Тамара, сначала поговорим о твоем деле.

— Сейчас я тебе кое-что покажу, — и метнулась в соседнюю комнату.

Наверное, за бумагами своими побежала. Что там в них? Ну, так и быть, буду отсылать через посольство свои документы, засуну туда и ее бумаги. Но надо будет пока что спрятать понадежней, у нас ведь страна неограниченных возможностей — могут и с обыском невзначай нагрянуть… Несет, наконец! Боже мой, да сколько! Здоровенная коробка из-под мужских ботинок. Размер сорок пятый — не меньше. Целый архив! Как столько переслать? Я же не господин Ульянов-Ленин, который нелегальщину тоннами через границу перекидывал, из-за чего, в конечном счете, теперь все эти неприятности на мою голову. Да и жандармы тогда, видать, были хиловатые — чего нет, того сыскать не умели. А нынче жизнь на ты — без реверансов и по-товарищески. Кто ищет, тот всегда найдет. Пистолет, пакетики с анашой, приравненные к ним книги Солженицына и Бродского. А тут целых два, пожалуй, килограмма бумаг, которые явно не зря Тамара в коробке от ботинок прячет… Может это чьи-то воспоминания, тайные дневники? Откуда у нее? Интересно, за хранение без распространения сколько дают?.. Пока я предавалась таким тревожным и отчасти малодушным мыслям, Тамара успела налить чай, растеребить хлипкий шнурочек и открыть коробку… От неожиданности я поперхнулась рулетом. В коробке — мечта Остапа Бендера: бранзулетки. Бриллиантовые серьги, обручальные кольца, цепочки, старинные золотые часы с монограммой и без стекла, большого безвкусия перстень с плавленым рубином, пестрые бусы из индийских агатов, еще что-то блестящее.

— Женя, ты должна мне точно сказать, что из этих вещей я могу провезти… — Тамара сделала значительное лицо. — Ты меня понимаешь?

Как не понять, голубушка! Я-то уж решилась на риск ради спасения чьей-то, может быть, последней исповеди, слова правды, отчаянного вопля о помощи. Победила свои страхи, устремила мысли на высокие и опасные цели. С трудом махая крылами, воспарила над пигмейскими расчетами. И что же?! Эта гусыня печется о несчастных сережках!.. Прикосновение к социальной романтике определенно делает человека сволочным. Комплекс превосходства скребет когтями, рвется с цепи, роняет бешеную слюну и ищет жертву. Я осатанела с полуоборота.

— Тамара, если ты действительно решила покинуть эту страну, ты должна быть готова расстаться со многим, не говоря уж об этих цацках. Ты должна думать о другом! — мой голос противно зазвенел, как у комсомольца-профессионала… Сейчас, поостыв в эмиграции от неврастенической взвинченности тех отказных годков, я не могу понять, почему расставание с Советским Союзом было несовместимо (по крайней мере для меня) с заботой о сохранении кой-какого барахла? Спустя несколько лет ни Эстония с Латвией, ни Грузия с Украиной своими пожитками так легко не бросались. Тогда же — ханжеское раздражение социального демагога натолкнулось на ответный праведный гнев оскорбленного собственника.

— Как так! — воскликнула Тамара. — Не краденое же, нажитое! Часы еще дедушкины. Сережки с бриллиантами — мамин подарок на свадьбу. Цепочка — от тети Симы память. И кольцо тоже. Все наше!

— Ваше, ваше — никто не отнимает! Владей! Но через таможню, учти, не пропустят. Либо ехать, либо сидеть при своих золотых цепочках. О другом, о другом подумай!

Тамара быстренько подумала о другом и спросила:

— А как же быть с машиной и гаражом?

— Вот это можно! «Запорожца» развинти, смажь хорошенько — ив рюкзак. Там такой ни за какие деньги не купишь. Гараж можно везти целиком — только выкопай из земли и промой с мылом хорошенько. И бензину прихвати канистру — он ведь у нас натуральный, без удобрений.

— Мне не до шуток сейчас! Куда же я все это дену?

— Мне тоже не до шуток. Девай куда хочешь. Снявши голову, по волосам не плачут! Брось, подари, раздай нищим, растопчи! Об имуществе надо вообще забыть в такой ситуации.

Зараженность идеей борьбы с властью (хотя бы даже и за справку о непретензии) неизбежно сопровождается холодным равнодушием к своей и горячей ненавистью к чужой собственности. Причем особая нетерпимость — к людям, оказавшимся в сходном положении. Расслоение в малых и обиженных группах происходит быстро, ревниво и болезненно. «Я и ты — мы не одной крови». Они — не мы. Мы презираем сковородки и бриллианты. У нас — гордость борцов, «многия знания — многия печали», под подушкой расшмякнутый от постоянного перетаскивания телефон, Оруэлл и Лидия Чуковская в обложке от «Молодой гвардии», подаренные в посольстве сигареты «Кемел» и ритуальный чай с ядовитой карамелью «Яблоко» из разрозненных кружек на кухне. У них, у чужаков (и они, примазавшиеся, — туда же!) блатной растворимый кофе с молоком и жирным кремовым тортом, пошлый немецкий сервиз «Мадонна» в полированном серванте, взасос читаемый подъюбочный роман Пикуля и живой интерес к правилам провоза мехов.