Женя Павловская - Обще-житие (сборник)

Роды прошли легко — хоть в этом повезло. Жила в то время Жанка у Беаты — в половине барской гостиной с розовым мраморным камином и нижней половиной упитанной нимфы на потолке. Юрасик, владелец верхней половины нимфы, звал ее Нинкой и по пьяному делу вел с ней проникновенные матерные беседы. Однажды ворвался в Беатину половину и запустил пустой бутылкой в богатый нимфин зад — обиделся за что-то. Но промахнулся и попал в крыло амура из Нинкиной свиты, лишив вестника любви части оперения.

Беатино настоящее имя было Люся, она его ненавидела. Врала всем, что ее мать полячка (модно это было тогда), незаконнорожденная дочь боковой ветви графов Потоцких, и ее рязанские кукушечьи веснушки — главная фамильная черта всех этих графов, равно как и нос уточкой. В общем, такое плела, что уши вяли. При этом была ловкой, практичной, поворотливой. Шила платья «под фирму». Аккуратно, не зарываясь, подфарцовывала. Работала дежурной по этажу в «Ленинграде», мечтала там познакомиться с американцем и сбежать, слинять, свалить прочь из этого вонючего бардака навеки, без оглядки, чтобы не вспоминать его никогда и чтобы даже не снилось.

Возвращаться после родов к Беате было невозможно. Ей важно было хорошо высыпаться, иметь свежий, холеный вид. Да и мебели в комнатухе всего было — бугристая тахта, раскладушка, старинное зеркало в резной раме без подзеркальника да поваленная набок этажерка с гладильной доской сверху вместо стола. В камине на плакате «Крейсер Аврора» лежало кружевное белье. Шкафа не было — Беаткины черные длинные шмотки мотались, как команда привидений, на плечиках, зацепленных за вбитые в стенку гвозди. На полу — жестяная банка из под американского пива с раскисшими окурками. Самое подходящее место для новорожденного. В институтском общежитии Жанку, закоренелую академическую задолжницу, позорную двоечницу-троечницу с орущим младенцем в придачу тоже никто не ждал с возрастающим нетерпением. Вернуться к матери с нудным отчимом-кадровиком в Знаменское — ой, не напоминайте лучше… Устроилась дворником. Режиссеру хорошо, а дворнику — лучше. Всяк бы в дворники пошел, да не всех научат. Беаткина тетка Ольга Мироновна, инженер в жилуправлении, спасибо, помогла. Самой бы Жанке такого места никогда не сыскать. Желающих — небритых художников-абстракционистов, дичающих на глазах поэтов из провинции, тощеногих челюстнолицевых девиц, пропихивающихся в творческую среду — как пыли за диваном. Оно и понятно! — комната с законной пропиской и работа не «от и до». А помахать пару часиков метлой навстречу утренней Авроры — оно даже для здоровья полезно. Правда, зарплата — мухе прожить можно, ежели она без особых излишеств, а человеку… Но и на том мерси. Дареному коню ни во что не смотрят. К тому же в центре, на Васильевском, рядом с метро, с Невой — красота! Питаться можно макаронами — почти даром. Помаслишь, сырка плавленого туда — и как в Палермо. Даже Кирилке на яблоки выкроить можно. Не с базара, конечно, но можно. Через несколько месяцев здоровой жизни, работы на воздухе и итальянской кухни Жанка набрала штук тридцать килограммов. Когда садилась на стул, подлые сволочи-килограммы располагались вокруг пышными воланами, выпирали мерзкими подушечками на спине из-под лифчика, с пронзающим сердце треском прорывали дефицитные колготки. Мужики перестали обращать внимание. Даже усатый Витюша-хам, Инночкин коллега по «Интуристу», теперь только издали приветственно махал Жанке волосатой лапкой, как дружественной вьетнамской делегации. Ничего ни на что не налезало и постоянно хотелось есть. Никогда до этого Жанка не мечтала о жареной печенке в сметане с картофельным пюре, о домашних пирожках с вишнями. Мечтала о непищевом: что вот она когда-нибудь получит диплом и в каком-то столичном театре… далее туман… поставит что-то такое… Ибсена, Брехта… лаконично, даже аскетично… жест точен и чист, как у японцев… аплодисменты, бархатные готические гладиолусы. Почему-то хотелось не как всем, в Париж, а вот в Голландию бы, где узкие темно-красные и коричневые дома расчерчены белым, как тетрадки в клетку. Пахнет свежей рыбой, смолой и водой, свежемолотым кофе. У пристани качаются, тычутся носами в сваи лодки. И мрачноватая комната с густозелеными в золотую полоску обоями, на стене в глубокой раме мужской портрет… А женщина сидит спиной к зрителю — почему к зрителю? — ведь я там просто никто, проезжий турист… Иду себе мимо…

Каждый день страшно клялась себе завтра не есть ничегошеньки, вот только сегодня поужинаю чуток, не выкидывать же, в самом деле, вкуснющую жареную картошку на сале, что с обеда осталась. Как пахнет, с ума сойти! Перед Новым годом забежала Беата, кинула быстрый взгляд на то, что было раньше Жанкиной талией, на тренировочный костюм цвета безысходной тоски, хлопчатобумажный, прочность окраски нормальная, размер пятьдесят… ну, не важно, какой… Почмокала ребеночку, подарила пушистенькую японскую кофточку с Микки-Маусом, нырнула в бездонную джинсовую сумку и извлекла… ах! Просто — ах! Черная, атласно-нежной кожи юбка. «Мейд ин Итали». Слева и справа строчка — не широкая, не узкая, а в точности такая, как надо. Карманы на тусклых заклепках тоже отстрочены. За километр видно — фирма, сто процентов. Серебряный, с золотой диагональной полосой, полиэтиленовый пакет. С нищим отечественным «самопалом» даже чижик не спутает.