Женя Павловская - Обще-житие (сборник)

— Спасибо, мама, честное слово, не надо. Я не голоден.

— Что значит «не голоден»? Я тебе мать, а не кто нибудь…

Ну и дальше в том же духе. Маму жалко, но общаться с ней тягостно. В Воронеже она преподавала в школе географию и ботанику. Блеском интеллекта не слепила, но все же была в порядке. Смекала, сколько ног у кошки. Здесь же, активно общаясь с соседками по дому для пожилых, подцепила одесский акцент, облачилась в бесформенные брюки цвета вдовьей мечты, приобрела полированный сервант, выработала твердое и нелестное представление об Америке, полюбила стряпать и таскаться по врачам. Нормально, в общем… Даже хорошо: живет в отличной квартире, все есть, пенсию получает, ни дня в Америке не поработав. Достигла, наконец, мечты всего прогрессивного человечества — коммунизма.

…Вообще-то, по теории вероятности не должно выпадать так часто пятьдесят пять и шестьдесят шесть.

Выслушав, сжавши зубы, мамино не подлежащее обсуждению мнение об американском президенте, неправильной внешней политике и ужасной неряхе, соседке Мусе, вздохнул, положил трубку в ее белый гробик. В мамином номере телефона три шестерки — это, конечно, глупости, чепуха… Просто совпадение дурацкое… Поменьше курить. Зарядку, что ли, делать… Лечь на пол, протянуть антенной ноги к зениту. Алло, Господи, прием, прием! Почему молчишь? Я тебе сын, а не кто-нибудь. Что-то в жизни ведь должно происходить, кроме завтраков, супермаркета и проклятого «Тетриса». В непрошенно навязанном времени и пространстве.

Телефон требовательно заверещал — вряд ли ко мне. Кому я нужен, кроме мамы? Разве что Борису Николаевичу, маминому соседу по дому для пенсионеров — выяснить имя французского певца из шести букв. Может быть, он.

В трубке быстро залопотали по-английски. Уловил «Олга».

— Тебя!

Жадно схватила трубку. «Хэлллооо-уу!» Говоря с американцами она завывает как несытая волчица — демонстрирует неугасающий энтузиазм и юное оживление. Убежала с трубкой в соседнюю комнату. Ду-у-рища! Пытается изображать кинозвезду с журнальной обложки — с ее-то короткой шеей, толстыми лодыжками и полужидким задом.

Двадцать, страшно подумать, лет назад он обмирал от любви. У нее были тугие, налитые «молоком и медом», как в «Песне песней», губы. Он вбирал в рот розовые землянички — соски ее острых грудей, она была его маленькой золотоглазой Суламифью с волосами цвета ореха. Трудно было любить друг друга в смежной с тещей комнате домодедовской «хрущевки»! Зажимал Ольге рот, кровать подло скрипела, перегородки из фанеры удивительным образом усиливали каждый шорох — микрофоны, что ли, вделаны? Как они ждали летних отпускных ночей на колючем сеновале у хромой бабки Дуняшки! Как дурачились, хохотали, засыпали, обнявшись, а на рассвете снова любили друг друга. И краснели как школьники, когда бабка Дуняшка, ставя на стол холодную простоквашу с земляникой, ухмылялась: «Поснедайте, голуби. Поди натрудились до мозолей за ночь-то!»

Удивительно, но с годами лицо у жены почти не изменилось. Фигура огрубела и особенно изменилась походка — топает, словно статуя Командора в кухню забрела. Устает, наверно. Что с нашей любовью произошло? Когда?

— Оля, Олешек, ну пойди сюда. Подойди, пожалуйста…

— Чего тебе! Кажется, человек говорит по телефону… Мог бы понять… Ну что?! Случилось что-то? Пожар? Война? Наводнение?

— Так… Ничего. Извини.

— Вот именно, ничего! Вот именно! Ты весь — сплошное ничего! Я давно извинила. Уж и компьютер я ему купила. Без толку! Целыми днями, как олигофрен, в свой дурацкий «Тетрис» играешь! Я же знаю!.. У Лены — ты меня слышишь? — за три месяца муж курсы программистов кончил, сразу со старта — семьдесят семь тысяч. Дом купили. Ну, скажи что-то! Молчишь, да?..

Голос ее по нервам, как ножом по стеклу. Молчу. Ей разве расскажешь про шестьсят шесть?.. Ненавижу проклятую игру с дурацким именем «Тетрис». Но почему всегда выпадает шестьдесят шесть или семьдесят семь?

Вот таким бы тоном, как со мной, и говорила бы со своими американцами. А то «Хелллоууу!», да еще с подвывом каким-то собачьим, слушать тошно. Уже сорок три бабе, пора бы уж… Все время семьдесят семь и вчера, и сегодня выпадало… или шестьдесят шесть. Сто раз себе обещал не играть в этот чертов «Тетрис». Что будет со мной, когда стукнет шестьдесят шесть?

— Ты слышишь или оглох? Как камень. Что ты молчишь, ну что ты все молчишь! Я знаю, отчего ты молчишь, тебе просто нечего сказать! Ну за что мне судьба такая?! Все, я пошла. Отваришь макароны. Надеюсь, что ты на это еще способен. Сыр, масло в холодильнике. Меня пригласили на динер.