Игорь Андреев - Четвертый тоннель

К микрофону, сменяя друг друга, выходили другие участники. Я тоже хотел выйти, чтобы поделиться своим материалом, но за пару мгновений до того, как я только-только думал поднять руку, меня окутывал страх, и я замирал в оцепенении, уступая возможность выйти к микрофону кому-нибудь другому. Как только этот кто-то выходил, оцепенение отпускало, и я говорил себе мысленно: «Ладно, я пойду после этого человека». Но после этого человека меня вновь поражал приступ страха. Так повторилось несколько раз. В какой-то момент, когда вновь захлестнула первая волна страха — сильная, но еще не успевшая подавить меня, — я очень быстро поднял руку, чтобы отрезать себе путь к отступлению. Тренер увидел меня и кивнул.

— Прежде всего, я хочу сказать, что я сейчас сильно боюсь, — начал я. — Потому что собираюсь говорить о вещах, которые обычно изо всех сил скрываю. Одно дело говорить вещи, которые представляют меня в выгодном свете. Выебываться с важным видом всегда легко. Совсем другое — говорить то, что открывает мою слабость.

Тренер кивнул. Точнее, сделал одобрительный жест веками.

— У меня две проблемы, которые мешают жить сейчас.

Проблемы с женщинами и по жизни в целом. Насчет женщин… Во-первых, я боюсь знакомиться и вообще строить отношения с женщинами. Каждый раз это как вызов. Мне страшно облажаться. Быть увиденным в неприглядном свете. Узнать, что я недостаточно хорош, чтобы принимать меня таким, какой я есть. Я много раз слышал от женщин о себе очень приятные слова. Но я не верю. Мне всегда кажется, что это неправда. Вот, например, женщина в постели говорит мне, что ей было очень хорошо, а я воспринимаю это как вежливый комплимент — то есть ложь. Мол, ну, так принято — после хорошего секса сказать друг другу что-нибудь хорошее, вот она и говорит. Но это как бы не про меня. В глубине себя я знаю, что я вовсе не так хорош. Я этого недостоин… Во-вторых, в целом по жизни я… Я бессилен. Я не могу ставить цели и достигать их, если меня никто не пинает под зад. Начальство на работе очень ценит меня, потому что я отлично решаю поставленные задачи. Но сам себе задачи ставить не могу. Страшно, что ничего не получится. Да и вообще не получается думать о каких-то там целях. Как только появляется какая-то вдохновляющая идея, я сам себе быстро и доходчиво объясняю, что ничего не получится, и мой энтузиазм иссякает… И вообще, я даже не могу жить сегодняшним днем. Вот мы едем с подругой в тропическую страну. До поездки я радуюсь, думая о том, как будет классно. После поездки смотрим фотки и я вспоминаю, что было классно. А в самой поездке я всегда напряжен. Я не фокусируюсь на удовольствиях. Не могу даже наслаждаться вкусной едой и красивыми пейзажами. Разве только когда курю марихуану. Я чем-то постоянно озабочен — не забыть, не опоздать, не переплатить и прочее, так что все происходящее с нами пролетает мимо меня. Я не присутствую здесь и сейчас. Если бы так было только в путешествии, я бы подумал, что это все из-за незнакомых условий — чужая страна, другие обычаи и законы и все такое. Но так происходит в моей жизни постоянно. Я так устал трахать свой мозг. Моя жизнь такая бессмысленная и я так бессилен что-то изменить…

Рассказывая о себе, я смотрел в зал, но не видел глаза людей. Мой взгляд был обращен в пространство впереди. Я сделал паузу, взгляд сфокусировался на их лицах — передо мной появились десятки пар глаз, направленных внутрь меня. Мне показалось, что эти люди прекрасно понимают все. Даже то, что я недоговорил.

— Я свои проблемы связываю с родителями, — начал я вновь. — В основном, с отцом. Он меня никогда не любил. Я любви не чувствовал. Наоборот, все, что я от него слышал, сводилось к тому, что я плохой, ненужный, бесполезный, тупой, бесталанный. От меня нет никакого толку. Одни проблемы. Я отвратителен, и у меня такого, естественно, нет будущего. Некоторые вещи вроде этих я слышал от него напрямую. Какие-то — другими словами, но с таким же смыслом… Мне всегда казалось, что он меня ненавидел. Его проблемой, связанной со мной, было само мое существование. Его никогда не интересовало, что я думаю, чувствую, что мне интересно, чем я хочу заниматься. Наоборот, он заставлял меня делать то, что я не хочу. Я не имею в виду делать зарядку или прибирать свои вещи. В этом нет ничего плохого. Наоборот, я ему благодарен за это. Я сейчас имею в виду, что он ломал мою волю… Он технарь, обожает всякую технику, электронику, и больше всего — свою машину и все, что с ней связано. Его гараж был его вторым домом. Или первым. Он там себя чувствовал лучше, чем где-то еще. Он его обожал и обожествлял. Делать там что-то или просто быть там — для него самое главное. И он хотел, чтобы я тоже любил его гараж со всеми железяками. Он меня туда все время тащил. Я ненавидел этот ебаный гараж! Это была тюрьма. Я там отбывал срок… Он где-то там то ли видел, то ли слышал, что бывают такие мальчики, которые в восемь лет интересуются содержимым карбюратора, и он хотел, чтобы я был таким же. О том, что у меня могут быть свои предпочтения на тему как жить и каким быть, он даже не задумывался. А я не смел ему что-то об этом говорить. Он же самый важный, самый авторитетный, самый любимый человек в моей жизни — как я посмею ему возражать? Я хотел играть с пацанами во дворе, а он говорил: «Пойдем в гараж». Если я отказывался, он злился и кричал. В итоге я подчинялся. Когда мы туда приходили, уже минут через десять я умирал от тоски и спрашивал: «Папа, а когда мы пойдем домой?» Он злился, ругался и кричал. Я пугался и, ясное дело, затыкался. Это повторилось несколько раз, а потом я даже перестал спрашивать, когда мы пойдем домой. Потому что было заранее ясно, что если я буду говорить, что мне там не нравится, он будет на меня орать, но покинуть тюрьму раньше срока мне все равно не удастся…