Фернандо Мариас - Где кончается небо

— Ты Рамиро хорошо запомнил? — спросил меня Кортес, повысив голос, чтобы перекричать рев мотора. — Узнаешь его, если доведется снова увидеть?

— Конечно, узнаю! — прокричал я.

Я не мог отвести от него глаз: руки уверенно лежат на штурвале, взгляд устремлен вперед. Он и за приборной доской успевал следить, и еще разговаривал при этом. Полная победа над ночью, поглотившей нас.

— И вот еще что, Хоакин… — он искоса взглянул на меня. Ух какая гордость меня охватила, когда он назвал меня по имени (и плевать, что имя это было краденое), прямо слезы навернулись на глаза. — Смог бы ты кое-что сделать для Испании? Очень важное дело… Настоящий подвиг. Ради родины… и ради меня. Ну как, поможешь мне выиграть войну?

И он вновь взмыл вверх, в темноту. Снова легкое головокружение, короткий приступ дурноты — и снова безмятежная тишина покоренного неба. Кортес помолчал, выравнивая самолет.

— Не скрою, дело это опасное, — он обернулся ко мне. — Здесь нужно мужество. То самое мужество, которого не хватило этому недоумку полковнику, — я предлагал ему взять на себя командование, а он предпочел остаться в тылу… Твое задание будет связано с самолетами, ты ведь любишь самолеты. Помнится, ты говорил, что хочешь стать летчиком, верно? Ну тогда давай… берись за штурвал.

— Я?… За штурвал?… — я глядел на него, обмерев от ужаса и от счастья.

— Ну а кто же еще? Это совсем просто, — Кортес улыбался. — Давай, я в тебя верю.

И не отводя от меня глаз, он скрестил руки на груди.

Умирая от страха, я схватился за штурвал. Он был похож на руль машины, только сверху куска не хватало. Я обливался потом.

— Потихоньку… Не жми так, это очень чуткая система. Повернешь вправо — и самолет уйдет вправо. Ты влево — и самолет влево. Попробуй.

И я попробовал. Самолет качнулся вбок, повинуясь моей воле. Теперь я точно знал: этим миром можно управлять. Сердце тяжелым комком подкатило к горлу. Так вот оно какое, счастье. Я чувствовал его запах. Его тяжесть на своих плечах.

— Отведешь штурвал от себя — самолет уйдет вниз, потянешь на себя — поднимется. Попробуй.

Я и это попробовал. Мне понравилось еще больше, особенно когда нос самолета уткнулся вверх, в сгустившуюся темноту. Я закричал от радости, меня разбирал смех. Всего несколько часов назад я чистил картошку — теперь я стал властелином ночи.

— Эй, потише! — Кортес взялся за штурвал. — Не увлекайся, ты чуть в штопор не ушел. Не беспокойся, я тебя научу. Завтра мы днем полетим, увидишь, какая сверху видна красотища… Ну так что, поможешь мне выиграть войну?

— На фронт, да? Я все-все сделаю, вы только скажите!..

Я не преувеличивал. Моя благодарность, моя преданность капитану были безграничны. Благодаря ему я впервые в жизни был счастлив. По-настоящему счастлив. И понимал, что это не предел. Наверное, лучше этого ничего и быть не может. Это мгновение — оно самое-самое. Когда тебе кажется, что счастье никогда не кончится.

— Нет, приятель, свое задание тебе доведется выполнять вовсе не в окопах… Ты бывал когда-нибудь в Мадриде?

Я онемел от восторга. Только что я сидел за штурвалом настоящего самолета, я подружился с самым настоящим геройским летчиком, а теперь этот самый летчик собирается отвезти меня в Мадрид — город, который в приюте был для меня всего лишь самой большой точкой на карте Испании, город, совершенно непостижимый для моего бедного воображения. Но жизнь, как ты часто говорила, никогда не устает удивлять нас.

Мне не хотелось ударить в грязь лицом перед Кортесом:

— Нет, не бывал пока… но я знаю, это столица Испании.

А потом добавил с напускным равнодушием:

— А куда именно? В какой район Мадрида?

— В самое сердце, Хоакин, в самое его сердце! Есть там один дом… Слышал ли ты когда-нибудь о площади Аточа?

Любой бы на моем месте догадался, что дом на площади Аточа, о котором идет речь в книге Дечена, — тот самый, где я сейчас сижу и читаю эту книгу. Значит, все это случилось здесь…

Я обвел глазами комнату. Мало что на свете завораживает меня так, как время, его неотвратимое движение, эти мгновения, которые бесстрастно сменяют друг друга, накладываются одно на другое, оставляя позади все — славу, счастье, удачи и промахи, успехи и провалы и даже память о любви. Вот я только собираюсь произнести слова «дом на площади Аточа», и это пока будущее, а вот я произношу их, эти слова, и не успею я выговорить последнюю «а» в слове «Аточа» — все, готово, это уже прошлое.