Иван Кузмичев - Сборник Поступь империи

— Курсант Смирнов! — не глядя на красного от ярости капрала, наставник повернулся к вытянувшимся во фрунт шеренгам второкурсников.

— Я! — серо- голубые глаза курсанта задорно блеснули и сразу погасли, встретившись с неприязненным взглядом наставника первогодков.

— Что ж ты так неаккуратно бежал? Ведь приказ в корпусе простющий – братьев не калечить, в свары не вступать, а у вас уже второй случай за полторы недели.

Нехорошо.

— Не специально, господин наставник! Руку чуть выше с прикладом поднял, но такого больше не повторится, — спокойно ответил Андрей.

— Конечно, не повторится, но для памяти нужно оставить зарубку, авось в жизни пригодится…

Вечером на плаце выстроились два курса. Перед витязями вышел старший наставник Михей Павлович, по привычке держа в руках небольшой кнут. Несильно постукивая по бедру, словно отмеривая уходящие мгновения жизни, он обвел взглядом плац и нехотя сказал:

— За нарушения приказа по корпусу, за злодеяния против брата по духу, курсант Смирнов приговаривается к полусотне ударов батогами! Приговор привести в исполнение немедля!

Еще не смолкли слова Михея Павловича, а в конце плаца, из одноэтажного дома старшего наставника вышел полуголый Андрей Смирнов в сопровождении двух сокурсников. В руках у одного из них был длинный куль, завернутый в холстину, второй нес плотную мешковину.

Витязи с содроганием глядели, как исполняется приговор. Наставник провинившегося курсанта по правилам корпуса лично приводил наказание в исполнение. В большинстве случаев они не были телесными: царь требовал не калечить пестуемых "птенцов" понапрасну, тем более, когда есть не менее действенные меры наказания. Но если телесные наказания случались, то обычно за крупную провинность, за которую в армии казнят или заставляют смывать кровью свой позор.

Бледный Андрей опустился на подложенный перед ним квадрат мешковины. Голова витязя вопреки обыкновению не склонилась в знаке смирения, он наоборот глядел на мир светлыми чистыми глазами правого в собственных убеждениях человека. Его мировоззрения не смог перебороть даже отец Варфоломей, с тоской молодой епископ глядел на Андрея, понимая, что этот отрок в чем-то прав, прав по каким-то одному ему известным правилам и догмам. Витязь глядел на собратьев с улыбкой: немного унылой, немного обреченной и чуточку веселой.

Курсант понимал, что после экзекуции он вряд ли выживет. Полсотни ударов и взрослый мужчина не всегда выдерживает, а что говорить о нем? За размышлениями он пропустил момент, когда на спину упал первый удар. В теле взорвался снаряд боли, волнами разлившийся по уставшим членам. Удары сыпались один за другим, но Андрей держался: третий… седьмой… десятый…

На одиннадцатом курсант упал лицом на плац, с веселой обреченностью поднялся на руках, вскинул голову, обвел взглядом замершие шеренги и приготовился принять новую порцию ударов…

После двадцать девятого удара витязь не смог подняться. Из последних сил он на дрожащих руках тянулся вверх, силясь удержать колышущееся тело в равновесии.

Белоснежные снежинки, упав на спину или плечи курсанта, превращались в кровавые льдинки. Они будто охлаждали пыл обессиленного Андрея. Но он продолжал бороться, даже тогда, когда двое друзей, подхватили его под руки и бегом потащили в лазарет. Приговор, не приведенный в исполнение, отложили на неопределенное время: забивать мальчишку до смерти старший наставник запретил.

По злой иронии на соседних кроватях в натопленной длинной палате царства Гиппократа лежали два курсанта. Один получил сотрясение мозга и лишился передних зубов, а другой на всю жизнь получил страшные шрамы на спине…

Весна в Болгарии расцвела пышным цветом, благоухали полевые цветы, деревья радовали глаз девственной зеленью, наливающейся жизненной силой. Мир преобразился так быстро, что мне стало как-то неловко. Я провел здесь прорву времени: договаривался с посланниками повстанцев, слушал доклады о передвижениях турок, засылал тайных гонцов к австрийским Габсбургам, а в это время моя царица с наследником вынуждена томиться в столице, решая государственные проблемы, о которых должен думать только я. Есть в этом что-то неправильное…

— Ваше Величество?

Негромкий голос князя Григория Федоровича Долгорукого прогнал прочь несвоевременные мысли.

— Все хорошо, генерал, продолжайте, прошу вас.