Игорь Шенфельд - Исход

Суровая правда жизни внесла свои коррективы и поставила крест на надеждах Бауэров-Ивановых, связанных с Россией. Жилья не было, работы не было, просвета не было. Сельскохозяйственный опыт Аугуста никого не интересовал: землю расхватали и продолжали делить, но никто не собирался ее обрабатывать, возделывать. На запись в паспорте Аугуста — «немец» везде (это в Саратове-то!) реагировали с раздражением: «И чего вы сюда сползаетесь отовсюду? Сказано же вам: не будет вам тут никакой республики!».

— При чем тут республика? — горевал Аугуст, — мы переселенцы из Казахстана, мы просим российского гражданства. Дайте хоть какую-нибудь работу моему зятю, пожалуйста. Механиком, водителем, слесарем, сторожем — кем угодно. У меня дочь — учитель русского языка, зять на советском флоте служил. Я в Казахстане пенсию получал, мне семьдесят девять лет… у меня орден за целину… Пожалуйста…».

Все напрасно. Федору удалось пристроиться, наконец, в какую-то охрану, на эти небольшие деньги снимали угол и кое-как кормились. Пенсию Аугусту не платили, потому что не было гражданства, а гражданства не давали, потому что у него не было денег на взятку. А денег на взятку не было потому что не было работы. Круг замыкался. Аню и Костика в школу приняли, правда, как ни странно, но успевали они плохо. И не только потому, что не хватало денег на учебники, на постоянные классные поборы и на школьные принадлежности, одежду и обувь, но и вследствие их отверженности: они и тут были чужими, пришлыми, азиатскими нахлебниками, последним сортом. Они — оба — в школу ходить не хотели, школу ненавидели и просились назад, в Казахстан, хотя и сами уже понимали, что назад ходу нет, что они не просто так уехали оттуда, из Казахстана, что их оттуда изгнали; они ведь были уже большие, они ведь все уже понимали правильно…

Кое-как перекантовались до Нового года, который встретили без елки и без подарков. А потом Федор потерял работу, но все они были рады без памяти, что Федор потерял всего лишь работу, а не жизнь: на кооператив, который он охранял, было совершено вооруженное нападение, один охранник погиб, другого, который оказал сопротивление, отстреливался от бандитов и убил одного из нападавших, судили за превышение пределов необходимой обороны и посадили, а Федор как раз сменился вечером, за час до нападения, и во всю эту разборку не вляпался, слава Богу. Но фирма, где он работал, закрылась. И больше работы не было.

Дальше пошла — труба. Жить стало не на что. Воспалением легких заболел Костик. В поликлинике потребовали денег за рентгеновский снимок. Денег не было. Костика отправили домой. Лечили кое-как в домашних условиях благодаря немногочисленным сердобольным соседям, дававшим то мази на растирку, то домашней сметанки, то меда немножко. Из квартиры, где они селились, их выгнали за неуплату. Они переселились в пустующий, заброшенный барак без окон, с протекающей крышей. До них тут жили какие-то кочевники, которые куда-то подевались, оставив после себя самодельную печку-«буржуйку» из железной бочки и черно-белый телевизор «Рекорд». Телевизор еще работал, и благодаря этому семья была в курсе городских и всероссийских новостей. Удивительное дело: дом был заброшен, а провода к нему вели со столба, и были под напряжением. Так что не только телевизор у них работал, но и бесплатная электроплита функционировала, которую Федор притащил с мусорки и отремонтировал. Федор много бегал теперь по городу в поисках хоть какого-нибудь заработка. Из телевизора Федор узнал однажды, что в районе Кировского проспекта (бывшей Немецкой улицы, как объяснил Аугуст), горят ночами дорогие автомобили (Немецкую улицу стремительно заселяли «новые русские», выкупая целые дома — с подъездами и дворами). Озаренный новым, капиталистическим мышлением, Федор отправился в центр города, подежурил возле дорогого автомобиля, дождался хозяина и предложил за небольшие деньги охранять ночью эти самые автомобили. «Сейчас прозондируем», — сказал хозяин машины и куда-то позвонил по мобильному телефону. Приехала милиция, и Федора забрали. Двое суток от него добивались имен сообщников: решили, что это бизнес такой у Федора — новых русских «разводить». Хорошо еще, что пока Федор сидел в КПЗ, еще три машины сгорели. Убедившись, что он просто посторонний дурак, а не ночной предприниматель, Федора отпустили. Бизнес Федора сорвался. И хорошо что так. Потому что по тому же телевизору сообщили вскоре о перестрелке с убитыми возле парка Липки: это как раз у кировского проспекта. Предполагалось, что две группировки поджигателей делили там сферу влияния. «Погиб случайный прохожий», — сообщили в новостях. Случайный! А если бы Федор там неслучайно находился! Людмила теперь уже боялась любых предпринимательских инициатив мужа. Даже когда он, надев тельняшку, пошел наниматься кем угодно в управление речного флота — она и то была против. Но Федор вернулся ни с чем: речной флот стоит у причала, сказали ему, и в военных моряках не нуждается. Но все же Федору повезло: какой-то лысый хрен с большим носом, сидящий в соседнем кабинете и играющий в карты сам с собой на компьютере, оглядев его с головы до ног, предложил зайти через неделю вот по этому адресу — и дал визитку. Федор пошел по этому адресу и там ребята блатного вида взяли его рулевым-мотористом на катер-люкс с тремя каютами. Команда состояла из двух человек, и помимо Федора в ночные каботажные рейсы по Волге ходил еще бармен-распорядитель-ублажитель клиентов. Федор смеялся: «Натуральный «Эх, прокачу!» из Ильфа-Петрова»: плавучий бордель. Платили Федору мало, нерегулярно, черными, рублями, а не долларами, работал он преимущественно ночами, Людмила нервничала, боялась, что они столкнутся с каким-нибудь теплоходом, или с браконьерами в темноте и затонут, или что пьяные клиенты начнут стрелять, или шлюх своих утопят, а Федору потом отвечать придется, или еще что-нибудь страшное случится, но деваться было некуда: этот доход, каким бы ненадежным и нечистым он ни был, все равно являлся спасением для семьи. Сама Людмила все школы обклеила объявлениями о репетиторстве, и несколько родителей даже приходили, но увидев жалкое, вертепного вида жилье Ивановых-Бауэров, исчезали навсегда. Так что репетиторствовала Людмила исключительно с собственными детьми. Ненависть последних к школе продолжалась, они с нетерпением ждали конца учебного года. Костик постоянно возвращался из школы с синяками на теле, или в изодранной одежде. Аня доложила, что у третьеклашек игра такая процветает: куча-мала называется; как будто все валятся в кучу и борются, но сначала решают по секрету, кого под видом кучи-малы «рвать» будут. Костю, как чужака, «рвали» чаще других. Людмила никак не могла решиться забрать детей из школы и учить их самостоятельно. Все-таки она была учителем, воспитанным на советском принципе обязательного школьного образования и на заветах дедушки Ленина: «Учиться, учиться и еще раз учиться!».