Игорь Шенфельд - Исход

Но такое трезвое, спокойное понимание приходило лишь спустя некоторое время, когда охмурение отступало и муть безумия оседала; оседала, но не исчезала совсем, а лишь укладывалась незаметным пластом где-то на самом дне смятенной души в ожидании новой встряски.

Много позже, уже в старости, Аугуст все еще хорошо помнил свою «атомную шизофрению» и иногда пытался понять, размышляя о своей беспартийной, совершенно политически неактивной молодости, что же порождало тогда в нем патриотический экстаз в виде восторга от обладания сверхоружием против всех врагов? Разве не советский режим был его главным врагом тогда, разве не этот режим отобрал у него родину, прогнал сквозь лагеря, унизил клеймом врага, а затем испытывал атомную бомбу не где-нибудь на дальних островах, но на его собственном организме, на телах и на здоровье его родных и друзей — на живых людях?

Казалось бы — да, именно так и обстояло дело, и мало того: он знал это — и тогда, и потом — всегда; и тем не менее он гордился Бомбой, восторгался Бомбой, боготворил Бомбу. Почему?

Потому что Бомба пришла, чтобы защитить его Отечество. Не государство, не народ, не Родину даже, а именно Отечество. Вот что он, наверное, знал уже тогда подспудно, не умея еще сформулировать всего этого словами. Ибо лишь под старость лет стала Аугусту очевидна разница между государством, родиной и Отечеством. Народ принадлежит государству, Родина принадлежит народу, а Отечество принадлежит только самому человеку. Государство может быть враждебным собственному народу; народ свой оно может отравить идеологией до неузнаваемости, до полного перерождения; и Родину государство может тоже отобрать у гражданина, но вот с Отечеством оно не может поделать ничего. Ибо Отечество не принадлежит государству. Оно живет в каждом, и является частью души человека; Отечество — внутри человека, оно — как Бог: оно входит в тебя при рождении, или еще раньше, а затем растет в тебе вместе с тобой — от первого взгляда на божий мир, и с каждым услышанным и сказанным словом потом, и с каждой фразой, с каждой прочитанной книгой и услышанной песней, и с плачем, горем и смехом окружающих тебя людей; оно входит в тебя и уже никогда больше не покидает тебя — где бы ты не проживал свою жизнь и каким бы богам не молился. Отечество — больше земли и неба, но при этом Отечество — это и земля, и небо: единственное, лично твое, неделимое небо; и еще это воздух, без которого нельзя жить счастливо; и еще это вешние травы, которые узнают тебя и кланяются тебе при каждой новой весенней встрече, отчего накипают у тебя на глазах горячие слезы благодарности за эту, еще раз подаренную тебе жизнью весну, за эту встречу… Отечество — это твои шмели, твои сны, твои рассветы, твои мысли. Отечество твое — это ты сам, неотделимый от него, как неотделимо дыхание от живой плоти. Отечество живет в тебе и умирает в тебе вместе с памятью. Изгнать Отечество можно только изгнав память.

Очень важным окажется для старого Аугуста этот вывод об Отечестве, когда он будет стоять перед тяжким решением о необходимости отъезда в Германию. У него уже отобрали однажды одну его родину — Поволжье; затем от него отвернется другая — Россия. Это будет страшней смерти. Но он и смерть не сможет себе позволить, потому что он не будет один: от него будет зависеть спасение его детей и внуков. И возможно, он не решился бы никогда на отъезд, погиб бы сам и погубил свою семью, если бы не истина об Отечестве, которая явится ему однажды вместе с видением атомного гриба из его далекого прошлого. И он примет решение покинуть родину, сказав самому себе: да, он покидает родину, он покидает сразу две родины — Россию и Поволжье; но он уносит свое Отечество с собой, и никто никогда отобрать у него Отечества не сможет. И неважно, где он будет жить и сколько еще проживет; неважно, как он будет называть Отечество в сердце своем — Советским ли Союзом, Россией или Поволжьем: оно, Отечество, будет с ним.

Потому что даже если память что-то и забудет, то сердце помнит все и всех: тех, с кем он сидел в лагерях, и вкалывал день и ночь, и голодал, и пел песни, и матерился, и стоял у могил, и пил водку, и строил школу, и мотался в поездах, и любил, и страдал, и распахивал степи, и получал то горькие обиды, то высокие награды; тех, с кем вместе радовался атомной бомбе — щиту, который закроет отныне их всех от нового врага: от врага, пришедшего на смену Гитлеру и намного более опасного, угрожающего уже не просто свободе народов — непосредственных соседей по континенту, но и биологическому существованию всей планеты: от Соединенных Штатов Америки.