Игорь Шенфельд - Исход

Аугуст был совершенно убит собственной пошлостью, и думал, что Улю в жизни своей не увидит больше. Но он ошибся, к счастью. Он увидел ее очень скоро — через несколько дней уже, вечером, на закате. Он был на школе, сидел верхом на стропилине и обреченно тюкал топором, намечая выборки для поперечин. Он был один: Серпушонок ушел к бабке Янычарихе обсуждать международное положение, а остальные добровольные строители собирались редко: обычно только миром, когда требовалось что-нибудь «начать и кончить»; теперь такое будет только при возведении крыши, когда уже печка будет стоять и лаги будут проложены — то есть когда Аугуст с Серпушонком «свою» работу завершат.

Аугуст посматривал на красно полыхающее закатное солнце, играющее с перышком лилового облака, и тюкал печально, когда внизу раздался волшебный голосок:

— Эй, строители: перерыв на ужин!

Аугуст чуть не навернулся внутрь сруба вместе с топором от неожиданной радости. Через пять секунд он уже был внизу. Уля принесла самодельные пельмени: много, целый чугунок, и теперь удивлялась, что Аугуст один.

— Придется тебе за двоих есть, Стаханов, — сказала она Аугусту.

— Хоть за пятерых! — ответил Аугуст, внимательно рассматривая ее лицо. Но никаких следов обиды, или презрения к нему — «пуделю Францу» оно не содержало. Все было хорошо! Она на него не держала досады — ни за кошкино имя, ни за «урчащую Улю». Ну что за драгоценная девушка! Уля полила ему на руки из принесенного с собой кувшина, и протянула ему полотенце:

— Ну, тогда за дело: вот миска, вот ложка…

— Один не буду. Только с тобой вместе.

— Ничего себе! Он еще и условия ставит!

— Один не буду!

— Вот же упрямый… ослик. Мы уже поели дома, я сыта… ну, ладно: три штучки, за компанию. А Вы давайте… то есть давай, ешь начинай. А кто не успел — тот опоздал, — это она Серпушонка имела в виду.

— Не беспокойся, Уля: Андрей Иванович, небось, уже ужинает где-нибудь с пристрастием…

— А, понятно… Ну, значит нам больше достанется, — заключила Уля, улыбаясь.

И состоялся в жизни Аугуста незабываемый вечер на бревнышках будущей школы, которую он так долго строил изо дня в день. Строил не для детей, не для родины, не для народа и не ради прекрасного коммунизма где-то там впереди, но исключительно и только для этой вот прекрасной девушки, сидящей рядом с ним. Возможно, что то был самый волшебный, самый драгоценный вечер за всю его — прошлую и будущую — жизнь: таким этот вечер и остался у него в памяти.

Они сидели и болтали обо всем подряд: об Алма-Ате и о Волге, об институте Ульяны и о вредных привычках Андрея Ивановича Серпухова; о температуре Солнца и качестве кирзовых сапог; и о трудностях, с которыми председатель Рукавишников выбивает стройматериалы на школу, и о детских домах и великом педагогическом наследии Антона Семеновича Макаренко, о котором Аугуст не имел ни малейшего понятия, и об Алматинском зоопарке, из которого сбежал голодный лев — обо всем. О воспитании Улиных братьев — тоже. Они, оказывается, несколько раз хвалили Аугуста Ульяне: за то, что он их на тракторе катал, и даже разрешал при этом за рычаги тянуть; и как от быка их спас, когда они перед ним в красных майках бегали: кто ближе подойдет; а бык взял да и погнался за Пашей; а дядя Август — за быком, на тракторе: бык и испугался. В свою очередь, Аугуст вспомнил и рассказал Уле, какая у него с ее братьями однажды дискуссия состоялась. Младший спросил, как это так, что все немцы плохие, а Аугуст — хороший. Почему? Старший возразил ему, что все немцы разные бывают, как казахи: одни по степи скачут, а другие в деревне живут. «Нет, — сказал маленький, — казахи все одинаковые». — «Нет, не одинаковые: помнишь, один нам семечек насыпал, а другой меня кнутом стеганул, тот, на черном коне». — «Потому что ты коню гвоздем в бок ткнул, чтобы посмотреть как казах с коня падать будет». — «Не поэтому: он не видел». — «Нет, видел!». — «Нет, не видел!», — и они кинулись драться, а Аугуст их разнял и сказал им, что если родные братья дерутся, то это — полный позор. Что сам он никогда не дрался со своим братом Вальтером. «А Вальтер твой тоже немец?», — спросил младший. «Да, тоже». «И тоже хороший?». «Да, тоже хороший, очень хороший». «А где он?». И так далее. И снова про немцев: которые хорошие, а какие — плохие. «Я знаю, — сказал маленький, — которые в немецкой форме — те плохие, а которые просто в штанах и рубашке — те хорошие». «Дурак ты, — объяснил ему старший, — при чем тут штаны? Переоделся — и все: и ты уже опять шпиён, плохой. А немцы есть разные — есть которые гитлеровские немцы, а есть которые — нашего Ёсипа Виссарионовича Сталина немцы: это хорошие немцы. Понял ты, дурачок сопливый?». «А ты, дядя Август, Ёсипа Виссарионовича немец?», — хотел знать маленький. «Конечно, Ёсипа Виссарионовича», — подтвердил Аугуст совершенно искренне. После чего все страсти улеглись, и они трое стали мастерить дальше воздушного змея из газет и дранки.