Марина Палей: Ланч

И похоронившая меня заживо.

Я помню, мне кажется, все звуковые оттенки ее жевательного процесса. Я помню также себя в нашем уютненьком семейном клозете, с цветочками, бантиками, веночками, где привычно пытаюсь заглушить вонь своих послеобеденных фекалий ароматом дезодорантных, лирико-химических орхидей.

На передней моей брюшной стенке вырос новый орган: живот.

Когда я восседал на нашем тронном, украшенном плюшевыми сердечками унитазе, живот странновато холодил ляжки.

Вот почти все детали, которые запомнились мне из нашей совместной жизни.

Как большинство бесхарактерных людей, то есть, как большинство людей вообще, я легко удовлетворялся первым, что само шло мне в руки, запрыгивало в мой рот или юркало в недра моего гульфика. При этом мне, без каких-либо усилий, удавалось внушать не только знакомым, но даже себе самому, что, нет, напротив, все эти, с позволения сказать, деликатесы проходят мой самый серьезный, придирчивый, если не сказать капризно-прихотливый, отбор. В итоге, хлебая тепловатое пойло из общеказарменного корыта, я пребывал в полной уверенности, что дегустирую тончайшие произведения искусства, созданные виртуозами французской кухни. Иначе говоря, по прошествии какого-то времени, мне стало казаться, что моя жена и есть та женщина, о коей я мечтал всю свою жизнь, начиная с прыщаво-пубертатного возраста. Я, как это вспоминается мне сейчас, даже повадился регулярно говорить ей всякие словечки, довольно расхожие в подобных ситуациях, которые она, по какой-то туповатой неопытности, которая нерасторжима была в ней с неуклюжей сентиментальностью, почитала за мои собственные изобретения. Мне стало казаться (я напрочь забыл мерзкие подробности нашего матримониального сближения), что я даже добивался ее, именно ее, добросовестно используя весь арсенал необходимых рыцарско-трубадурских средств, включая розы, вздохи, кифару, подношения, вирши собственного производства и, конечно, шпагу, пропарывающую насквозь непростого соперника. Возможно, сострадательный наш Господь посылал мне такие видения по той же причине, по какой Он шлет милосердные миражи погибающему в пустыне.

Тем не менее, временами на меня находило жестокое отрезвление, и его припадки были невыносимы. Сначала, когда они были еще сравнительно щадящими, мне казалось, что я разгадал механизм слепого камнепроломного напора этой чужой, в общем-то случайной для меня самки. Мне казалось, что разнузданное бесстыдство ее главенствующего инстинкта связано не с чем иным, как с заложенной в ней программой телесной экспансии, то есть с жесточайшей обсессией мясного самовоспроизводства.

Но детей у нас не было. Я в этом отношении был очень аккуратен, и случись у меня по несчастью дети, призвал бы их к тому же. Иногда, после ванной, обозревая себя в зеркале, я видел свой лобок, еще не тронутый сединой, напротив того, как-то разудало-кудлатый и к тому ж кучерявый — некой неуместно бойкой, простонародной, фабрично-заводской кучерявостью. И тогда я взвывал, взывая к известной инстанции: неужели же, Господи, Ты всё еще ждешь от меня репродукции?! Это ужасно!

А когда приступы тоски стали выламывать мой хребет, вот так же, как мы вилочкой выдергиваем его из разваренной мелкой рыбешки, тогда я и понял, что главная мощь мяса состоит вовсе не в его слепой репродукции (как я наивно полагал раньше), а в Великой Силе Инерции. Репродукция сама по себе есть только часть этой общей программы. Вот поэтому самка, даже если она не плодоносна, обладает невероятной силой в своем стремлении обстругать и приспособить весь мир исключительно под потребности своего гнездования. Ибо, даже не откладывая яиц, то есть материю не воспроизводя, самка, тем не менее, намертво закрепляет материю в ее прежних, бессмысленно-косных формах, кои не поколебать (см. выше) никакому новому знанию. Конечно, инерция диалектически объяснима, неотменима, «полезна», но, для здорового развития мира, для какого-нибудь развития вообще, она должна хотя бы иногда находиться в положении равновесия с процессами обновления (а в остальное время чуть-чуть отставать). Оценивая свой первый опыт семейной жизни и видя, что он повторяет один в один опыт подавляющего числа моих планетарных собратьев (более удачливых лишь в уменье не думать), я хочу наконец лишить анонимности тот орган, через посредство которого и осуществляется это инертное управление живой материей, неизбежно перебраживающей в материю мертвую. Поскольку именно через этот орган Великой Инерции (лучше сказать, через э т о) пролегал крестный путь моей супруги к моему сердцу — а также поскольку название этого, в силу целого ряда причин, у большинства народов мира (включая узгурских каннибалов и людоедов Плагеронии) жестко табуировано, я позволю себе лишь сказать, что э т о располагается за фронтальной частью брюшной стенки, как раз возле центра тяжести тела, имеет размер и форму растянутого носка, сероватый цвет, слизистую фактуру и складчатость (особенно внутри), а также полувертикальное положение. Прибегая к общепринятому эвфемизму, я назову это так: Гастер.