Клер Дедерер - Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги

Ли обнюхала стены и полы.

— Ничего не чувствую, — проговорила она, принюхиваясь под раковиной.

— Ты стоишь в самом центре этой вони, — заметила я.

— Давай сегодня сходим куда-нибудь, вина выпьем, — предложила она.

В тот вечер мы пошли в дорогое бистро, каких в Боулдере было навалом. Были у дороговизны и плюсы: очень дружелюбные официанты, как и все жители Боулдера, сногсшибательно красивой внешности. Помощники поваров в глубине зала карабкались по кирпичным стенам, как альпинисты на маршруте.

Ли заказала бокал вина и тихо заговорила:

— У тебя в жизни сейчас большие перемены. Когда я переехала в Лондон, то вся покрылась сыпью. Ты переживаешь огромный стресс — всю семью перевезти в другой конец страны! Человеческое тело — загадочный организм.

Моё тело не загадочный организм!

— Да нет же, там есть этот запах! — Мне ненавистна была идея о том, что моё тело проявляет что-то, о чем не догадывается ум. — Стресс тут ни при чем. — Но у меня хотя бы появилась подруга, пусть даже считающая меня ненормальной.

Брюс купил мне очень дорогой немецкий очиститель воздуха. Пожалуй, то была самая дорогая вещь, которую он когда-либо мне дарил. Я знала, зачем он это сделал: чтобы я замолкла. Вот тебе немецкий очиститель. А теперь, ради бога, заткнись уже и не жужжи про эту вонь!

Загадочный запах, странные тупиковые коридоры и ящики шкафов, наполненные чужим хламом, — мой дом, дом, где я жила, перестал быть для меня местом, где можно было бы проявить себя. Я не покупала ему маленьких подарков и не планировала что-то в нем переделать. На самом деле я почти даже не убиралась. Я освободилась от тщеславия домохозяйки, огораживающего дом маленькой скорлупой. Сидя в крошечном кабинете, где по углам валялся мышиный помет, я глухо запахивалась в халат, работала и поеживалась.

Когда мы переехали в Боулдер, мне было тридцать девять лет — почти сорок. У меня есть теория: в сорок лет женщины перестают гордиться своей внешностью и начинают гордиться своим домом. Я же жила в съемном доме; мне нечем было гордиться. Я жила в сущей помойке. Сама мысль о том, чтобы производить впечатление на гостей домашним уютом, казалась абсурдной.

Мало того, большинство моих знакомых из Боулдера в определенный период своей жизни тоже жили в Чаутауке — когда учились в колледже, или только приехали в город, или когда у них дома был ремонт. Как все дома в Чаутауке, мой дом был не столько домом, сколько типичным для Боулдера образованием. Бывшие жильцы заходили к нам свободно, если дверь была не заперта. Обкурившиеся студенты в три часа ночи колотили в окна и просили позвонить. Через наш задний двор ломились походники. Мой дом не принадлежал мне, ни в коем случае.

Едва вечера стали прохладнее, как настало время идти в школу. Моя Люси, моя крошка, которая годами ходила в кооперативные сады и школы, где я не выпускала ее из виду, пошла в обычную школу. В первый учебный день я причесывала ее с дурным предчувствием. Мне было тяжело отправлять ее в незнакомую школу к незнакомым людям.

Потом они с Брюсом вышли и направились вниз по улице. На пороге Люси подставила мне мордашку для поцелуя. В ее синих глазах было и спокойствие, и страх, и решимость.

— Удачного дня, детка. — Я обняла ее.

— Он будет удачным, — пропела она в ответ. Она в тот момент показалась мне беззащитной малышкой.

Мы с Уилли сели в «фольксваген» и поехали в город. Я нашла для него кооперативный садик при большой пресвитерианской церкви. Немножко чересчур религиозно для нас, но зато кооператив. Мы припарковались за углом и зашагали на солнышке. Уилли держал меня за руку. У него были чудесные прохладные ручки, и держался он крепко. Отросшие соломенные волосы лезли в глаза. За спиной висел оранжевый рюкзачок. На нем были его любимая фиолетовая футболка и длинные синие шорты в полоску. Он был как ходячая коробка с карандашами, как само счастье, выпущенное гулять по улицам.

Другие мамы тем временем подвозили своих отпрысков на джипах. Все мальчики были аккуратно подстрижены, а девочки с одинаковыми прическами — тугими хвостами. Мамы были в костюмах из пиджачка и юбки, и на шее у всех висели крестики на цепочке. Когда нас окружила небольшая армия мам и детей на подходе к школе, Уилли поднял голову, увидел церковь и воскликнул:

— Мам, смотри, церковь! Всегда хотел туда сходить!

Мне показалось, что все обернулись на меня.

Я усадила своего безбожного ребенка-хиппи в классной комнате. У учительницы был суровый вид: седина с металлическим отливом, глаза-буравчики, орлиный нос.