Алекс Меньшиков - Двадцать один

Я взял микрофон двумя руками, старясь удержать в дрожащих руках. Повисла тишина. Я собирался с мыслями.

— Представься для всех, — шепнул мне без микрофона Сергей.

— Мирослав, журналист. У меня вопрос к представителю оппозиции. Скажите, вот вы — представитель движения «Оборона». От кого вы обороняетесь?

«Оборонист», казалось, впал в ступор. Дикое выражение его лица сменилось отсутствующим.

Я продолжал:

— Мне кажется, что вы сами не понимаете, чему вы противостоите. Цензуре? Я ее не вижу здесь. Вы льете грязь на всех, кто хоть немного поддерживает нашу государственную систему. У вас любимое сравнение — с нашим советским прошлым. Да вы понимаете, что будь так, вы бы здесь не сидели! — Я прервался, отдышался и продолжил. Мой голос становился увереннее, громче. Мысли стали автоматически превращаться в фразы, я едва успевал их произносить. — Вас бьет ОМОН? Да вы специально идете против власти, специально нарываетесь, чтобы вас били, чтобы потом чувствовать себя диссидентами, чувствовать себя значительными. А на самом деле вы ничего не сделали полезного. Ни-че-го!

Из зала послышались свист и крики. Сначала одиночные, потом они слились в единый шум. Я не понимал, что происходит вокруг. Сергей отобрал у меня микрофон и попытался перекричать вопящий и свистящий зал.

Я сделал шаг по направлению к дивану. Ноги ступали неохотно, я шел как во сне.

Меня вернул к происходящему голос Иры:

— А ты смелый. Очень даже неплохо.

— У меня все плывет перед глазами, — признался я.

— Так всегда с непривычки! Я раньше вообще одного вида микрофона боялась.

— Мне срочно нужно выпить.

Я подошел к стойке и заказал джин с тоником. Понемногу ко мне возвращалось ощущение времени и пространства. Я взглянул на сцену. Дебатеры продолжали вести дискуссию как ни в чем не бывало. Зал успокоился, мое маленькое возмущение они постарались поскорее выкинуть из головы. Я подумал, что, наверное, им так удобнее — видеть себя оппозиционерами, с которыми борется государство. В сущности, они — политические изгнанники, которые сами себя и изгнали. И укрылись в этом ужасном месте — на глубине трех метров под землей.

На выходе я опять столкнулся с Ирой.

— Ты тоже уходишь?

— Да, здесь делать больше нечего.

— Слушай, Ир, может, мы выпьем кофе в ближайшее время, и ты расскажешь про свое движение? И обязательно про боязнь микрофонов.

— Конечно, с удовольствием. Давай созвонимся через пару дней.

Я протянул ей свою визитку.

— Звони, пиши. Надеюсь, скоро увидимся, Ириш.

Соболев прохаживался по кабинету взад-вперед и читал вслух мое творение: «Среди молодежи сегодня, впрочем, как и сто лет назад, модно быть оппозиционерами. Модно во всеуслышание ругать власть. Что ж, молодежь ударилась в политику. Разобрала оппозиционные движения, партии по вкусу. Рьяно, агрессивно, играя мускулами амбиций, заявила: „Мы — патриоты! Мы — сила! Мы будем бороться!“. Митингами и маршами несогласия объявила всем свою позицию: „Мы против единовластия!“

Главный редактор облокотился на спинку своего кресла и продолжил:

— Неплохо, Мир. Разве что маленькое замечание: ты абсолютно наплевал на мое задание! — Он потряс листами с текстом у меня перед лицом.

— В смысле? — удивился я.

Всю ночь я писал материал. Не спал ни минуты. Три раза заваривал кофе — теперь в животе появилось неприятное ощущение, а глаза все равно слипались. Текст давался трудно: приходило очень много мыслей, которые следовало упорядочить и подать так, чтобы было интересно. В итоге получилась, на мой взгляд, удачная работа под заголовком „Розовые очки активиста оппозиции“.

— „В смысле“! Ты журналистские жанры проходил на первом курсе?

Вот засада! Я совсем забыл, что нужно было писать репортаж!

— Да, конечно, — почти соврал я.

— Я тебя что просил написать?

— Репортаж.

— А ты что написал? Это памфлет на злобу дня. Ты что, публицист у нас? Или очеркист? Нет, не спорю, написал неплохо. Но здесь репортажем и не пахнет. Не говоря уже об объективности. Что за политиканство? Ты — журналист!

— Ну, а по содержанию, если абстрагироваться от жанра?

— Да по содержанию-то хорошо. Классика даже есть. Тургеневского Базарова вспоминаешь. И здесь, в конце — молодец: „И вообще, что значит „быть патриотом“?“ Любить Родину и служить ей на благо? Или играть в массовке оппозиции? Пусть даже амбициозно, крикливо? „Мы ломаем, потому что мы — сила“, — это уже Базаров. Похоже. Ломать — не строить, правда? Снимите розовые очки и займитесь делом, господа!» В общем, текст хороший. А вот над твоей внимательностью к редакционным поручениям будем работать.