Аллен Курцвейл - Часы зла

— Но там ничего нет.

— Поднесите его к свету, и тут же начнут просвечивать буквы, вот через эти малюсенькие дырочки. История гласит: сидя в тюрьме, Мария Антуанетта написала письмо, и это при том, что все перья у нее конфисковали. Она использовала булавку. Очень умно. А знаете, однажды мне почти удалось притронуться к оригиналу. В музее. Помните ту великолепную карету, в которой она бежала? Ну, ту, что в фильме дарит ей Тайрон Пауэр? Так вот, я пощупал подушечку, которая лежала в этой карете! Было это в Ньюпорте. Господи, ну и скандал поднялся! А мне всего-то и хотелось — прижать эту шелковую подушечку к щеке, но охранник, эдакий чудовищный мачо, огромный, как гора, заметил, как я перегнулся через ограждение. — Лайонз содрогнулся. — Я ведь сказал ему, что тут же положу обратно. Но он плевать хотел. Вся ситуация вышла из-под контроля.

— Вас арестовали?

— Вы же читали газеты, не так ли?

Причин говорить, что не читал, не было.

— Если честно, то только из них и узнал ваше имя.

Он растерялся, впрочем, ненадолго.

— А известно ли вам, что затем все обвинения были с меня сняты?

Пришло время выложить карты на стол.

— Мистер Лайонз, — начал я.

— Кристофер.

— Кристофер. Я здесь потому, что пытаюсь выяснить, куда делись часы, изготовленные специально для королевы. Брегет из платины и золота примерно вот таких размеров. — И я сложил большой и указательный пальцы в кружок.

— Никогда о них не слышал.

— Часы украли из музея в Иерусалиме.

Лайонз напрягся:

— Ах вот почему вы здесь!.. Понял. Из-за той истории в Ньюпорте вы вообразили, что я в этом замешан. Простите, но вы попали не по адресу. Если б я что и украл, так только ее большой кружевной воротник, о котором уже говорил, а не какие-то там идиотские часы. Или нет, пожалуй, не воротник. Шелковый лифчик, который как-то видел в Париже. Спереди он был украшен вышивкой в виде геральдических лилий.

— Я вас ни в чем не обвиняю. Просто подумал, что вы со своими связями и знаниями можете подсказать, где надо искать.

— Ну, сразу не скажу. Но могу позвонить мистеру Томасу.

— А кто такой мистер Томас?

— Крупный коллекционер, действующий секретарь нашего общества. Со вкусом у него не очень. Готов поспорить, он как раз из тех, кто держит в коллекции севрский кувшинчик для молока. Но все файлы и документы у него в полном порядке. Увижусь с ним через несколько дней. И дам вам знать, в случае если ему что-то известно.

— О, это было бы замечательно, — сказал я и сообщил ему номер своего домашнего телефона.

Тут Лайонз хитровато прищурился и спросил:

— А если честно, то ради чего весь сыр-бор, а? Ведь вы никакой не журналист, сразу видно. А что касается «Арт» и как его там дальше, то я сроду не слыхивал о подобной организации.

Убедившись в полной невиновности мистера Лайонза, а также понимая, что мне, возможно, пригодится помощь его друга, мистера Томаса, я рассказал все, как есть.

Лайонз ничуть не рассердился.

— А этот пожилой господин, на которого вы работаете… Похоже, вы очень ему преданы, верно?

— Да.

— Вот и королева тоже очень трепетно относилась к своим приближенным, сплачивала людей. — Словно в доказательство своих слов, Лайонз направился к видеомагнитофону, перемотал пленку, вынул кассету, аккуратно завернул ее в тонкую бумагу и протянул мне. — Вот, держите. Хочу, чтоб у вас был этот фильм. Я тоже успел к вам привязаться.

Мое возвращение в «Фестиналенте» приветствовал кисловатый запах яблок на каминной полке и потрескивание пылавших в камине поленьев.

— Ну, как путешествие? — спросил я Джессона и занял свое обычное место в кресле лицом к камину.

— Оказалось довольно утомительным. А плавание на пароходе — так сущим адом, выворачивало буквально наизнанку. — Он похлопал себя по животу. Затем направился к столику, где стояла тарелка с салатом и вареной свеклой.

Я снова принялся расспрашивать его о поездке, но Джессон в свойственной ему манере отделывался шутками и отговорками и объяснял свое нежелание рассказывать тем, что не может одновременно есть и говорить. Так что беседа между нами протекала на его условиях. И говорил в основном я.

Он спокойно выслушал мой отчет о проделанной работе, обо всех достижениях и провалах, время от времени требуя пояснений и жуя овощи, выращенные (этого он мог и не говорить: я уже знал — где) в теплице на Лонг-Айленде. И вот когда он уже вкладывал салфетку в серебряное кольцо, я упомянул о своем визите в архив.