Михаил Елизаров - Ногти (сборник)

Глубинин не способен пошевелиться. Он рассредоточен по частицам, он — перина.

— Ни пуха ни пера!

— Пусть земля ему пухом будет!

Одетый лакеем человек с садовыми ножницами захотел распороть его матерчатое брюхо. Глубинин сделал чудовищное усилие, объединился в тело и выскочил из перины.

— Абазьев! Астазьев! Помогите штабс-капитану!

Мерно раскачивается маятник: чет-нечет, чет-нечет, чет-нечет, чет-нечет. Бутылочный окорок летит в циферблат.

Сознание, кружась, проваливается за частокол темных фигур.

— Неужели летаргический сон, доктор?

— Ах, ублажите женское любопытство…

— Летаргический сон есть определение собирательное, скорее беллетристическое. — Черепаховый стетоскоп холодит грудь Глубинина.

— Вот мило!

— Я бы назвал это мнимой смертью.

— Да вы поэт, Анатоль.

— Зябкий, потливый…

— Достоин анатомического театра!

Голоса расступились, и неожиданная граммофонная игла впилась в мозг, за жилы вытягивая нежного Собинова:

— Браво! Остановите граммофон!

Унесся подхваченный криком Собинов, и вступил сводный хор.

— Любит русский народ говорить напевно!

— Батенька вы мой, сломанной березкой да черными очами нынче никого не удивишь. — Скуластый критик тер салфеткой монокль.

— Тем не менее я благодарен вам, мадемуазель. — Глубинин целовал руку в перчаточную кисею.

— В Баку сейчас чудесно, настоящая экзотика. Слоны, арбузы…

— Хурма, шелковые ткани, на каждом шагу разносчики с лотками: конопля южночуйская, южноманьчжурская, индийская!

— Благодать…

Со сцены раскланивался брюнет с кровавым пробором:

— Разрешите всех поздравить с первой частью нашего концерта!

— Что-нибудь из Некрасова!

В зале установилась тишина, близкая к творческой.

Сбитый черный ноготь указал на господина из четвертого ряда. Несчастный попал под вдохновение чтеца-обличителя благодаря пышным чиновничьим бакенбардам.

Господин сидел как оплеванный.

— Ей-богу, — он закрыл лицо руками, — служил верой-правдой!

Зал взорвался:

— Знаем таких!

— Каучуковых!

— Берштейнов!

Плюгавая девица кричала, размахивая платочком:

— Россия была и остается ареной непрекращающейся борьбы материалистического и идеалистического воззрений!

Глубинин решительно встал:

— Вера, пойдем отсюда!

Они вышли на улицу.

— Повоображали себя революционерами, — Вера промокнула гноящийся глаз.

— Вера, с раннего детства мне привили мечтательную нежность, отважность и французский язык. Офицерская осанка выработалась с годами… Вера, у вас удивительная фамилия — Правда.

Она рассмеялась:

— Ужасно глупая фамилия. Вы только вслушайтесь: Вера Правда!

— Повышенная, но совершенно неупорядоченная темпераментность народов Кавказа выплескивается в зажигательных танцах с кинжалами…

— Тише, штабс-капитану дурно.

Мохнатые миниатюрные существа плясали бесовские танцы и уморительно гримасничали.

— У дороги!

— Судороги!

— Дороги!

Глубинин палил из нагана по уродцам.

— Кто-нибудь! Заберите у него револьвер!

— Все в дыму, война в Крыму, — тучей нависал бригадный генерал, — по поводу рапорта сообщаю, что полностью разделяю вашу точку зрения и опускаю вас до уровня ближайшего прапорщика!

По небу плыл черкес с овцой на плечах.

Глубинин жалко улыбнулся:

— Я так боюсь выглядеть при вас дикарем, Аделаида!

— Не бойтесь, только помните: Владикавказ умыт лермонтовскими слезами.

Глубинин почувствовал укол ревности.

— И что сказал вам наш молодой гений?

— Он медиум.

— Глупости.

— Вы насквозь проникнуты отрицанием. Молчите и повторяйте: аллос — сфера окружающего влияния, сома — суть телесное восприятие, аутос — опыт и впечатления странствующей в мирах души…

— С размахом бредит его благородие…

— Образованный…

На высоте лихорадочного возбуждения явился льстивый муж Елены Викторовны.

— В одних, прошу заметить, носочках-с! — Он ударился оземь и обернулся Необутовым. Под гармошечный шквал мертвый ротмистр сипло выводил: — А проституточка! На четверенечках! — Мышцы его лица судорожно сокращались. — Глубинин, я еще найду пути расширения потомства!