Михаил Елизаров - Ногти (сборник)

Пятнадцатого февраля противник начал наступление.

Залп рассыпал шрапнель около окопов.

«Мой ангел покинул меня, я, верно, погибну…» — напевая, Глубинин вытащил портсигар.

— Дайте и мне «Грезы», штабс-капитан, — взмолился Необутов.

— Это табак, ротмистр. Чистый табак…

В комнате тогда густо пахло жженой марлей и еще чем-то горклым и приторным. Ни закуски, ни самогона Глубинин на столе не заметил. Лежал распечатанный пакет с травяной трухой.

— Что у вас тут, господа? — Глубинина поразили одинаково одутловатые, с беспокойными зрачками лица сидящих.

— «Принцесса Греза», — вяло сказал кто-то.

— Конопля, — алый кончик папиросы указал на бумажный пакет.

— И как ее употребляют? — Глубинин взял щепотку.

— Курят. Если у вас трубка — набивайте…

— У меня папиросы.

— Тем лучше. Выдуйте табак…

Для утрамбовки зелья использовались винтовочные патроны.

— Теперь шутки Необутова покажутся вам венцом остроумия…

Глубинин впал в дурашливое состояние, хохотал ужасно и вызывающе. Подобное творилось и с остальными.

— Вы, говорят, возите целую библиотеку?

— Пушкина не найдется?

— Я слышал, он славно сочиняет.

— Не читал!

— Господа! Честь имею сообщить вам сведения о поэте. Совершенно серьезно почитая Пушкина образцом, припоэчиваю: Пушкин — Поблядушкин!

Глубинин порывался уйти, но не мог. Ноги вращались вокруг своей оси. Ночью приснился кошмар: бородатый мужик в шинели с огромным щербатым топором гнался, Глубинин убегал, увязая, точно бежал по болоту.

Из компании опробовавших «Принцессу Грезу» после первых боев в живых остался только Глубинин, и пакет достался ему.

— Не побоюсь этого звука, — Необутов искусно издал губами кишечный выхлоп, — нам крышка! Вредный какой! — сказал с досадой Необутов и, оставив Глубинина, переполз к Мишелю и Николаше. — Угадайте, что означает «ejaculatio praecox»? — Мальчики, недавние гимназисты, были удивительно схожи меж собой, сентиментальные и назойливые. — Подсказываю — это то, чего больше всего боятся наши возлюбленные… — интриговал Необутов.

— Красного террора! — отозвался восторженный Николаша.

Глубинин подарил Николаше браунинг и теперь запоздало спохватился: «Такой разве что застрелиться сумеет».

— Преждевременное семяизвержение! — козырнул отгадкой Необутов.

Глубинин спешно дочитывал письмо: «Помните историю о дочке дворника и дочке домовладельца? Невинными крошками они играют, ласкаются вместе и в одиночку. Под влиянием воспитания желание самоудовлетворения у дочки домовладельца пропадает, сознание же создает картину подавленности. У дочки дворника нет конфликта с моральными нормами окружения, нет и вытеснения. Она легко переходит от самоудовлетворения к половой жизни. И что в итоге? Истеричка с высокими духовными запросами и подвальная дура, которая и замуж выйдет, и ребенка родит… Марксисты правы, утверждая, что дворянство, буржуазия выродились как классы. Мы, похотливые, заласкали себя в детстве, потом тщательно обо всем забыли. Но подсознательное не церемонится и губит нас… Глупости! Глупости! Простите, милый Александр, я скучаю, маюсь… Влюбилась! Что тут такого?! Любовь — не порок, но большое свинство… Храни вас Бог…»

— Знаете, Глубинин, у меня есть мечта, — Необутов был бледен, и губы его налились чернильным фиолетом, — в некоторой губернии — публичный дом, и все шлюхи от меня беременны…

Через мгновение Необутову осколком снаряда разнесло череп. Где-то далеко, почти на линии горизонта показалась вражеская пехота.

Глубинин поднялся:

— Предпосылкой развития человека явилось прямохождение. Не ползайте, господа!

С винтовкой наперевес он нескоро пошел вперед, чуть оглянулся. За ним, полусогнувшись, крались солдаты его роты. Глубинин видел узкий участок пространства через пасмурный туман, и этот участок оставался единственно реальным; все остальное теряло объемность, уплощалось до театральных декораций…

Глубинин остановился, не в силах пошевелиться. Мимо пробежал гимназист Николаша с браунингом в вытянутой руке. В другой он держал окровавленную голову гимназиста Мишеля.

«Есть я или нет? — гадал Глубинин. Его уложили в телегу. — Я истоньшаюсь, испаряюсь, просачиваюсь сквозь сено. Я затеряюсь в сухих стеблях, никто не найдет, не потревожит…»

— Как вы себя чувствуете, штабс-капитан? Моя фамилия — Ставровский.

Пухлая клетчатая бонна откидывает уголок перины: «Вставайте, Александр, уже утро!» Он растаял под теплом перины, растекся хворым потом, постель впитала его, мальчик может спать вечно. «Что за шутки, Александр!» — Бонна смотрит в пустую кроватку.