Михаил Елизаров - Ногти (сборник)

Вечер присыпал все серой пылью. Паутина в каждом углу. Как изощренный оптический прицел. И в нем паук копошится, будто мохнатый зрачок снайпера. Вот лучше я опущусь на колени, помолюсь, и тогда вместо прицела мне увидится безумная геометрия прозрачной мишени, и паук в ней станет засохшей промахнувшейся мимо виска пулей.

Я скажу: «На море океане, на острове Буяне гонит Илья-пророк на колеснице гром со великим дождем: над тучей туча взойдет, молния осияет, гром грянет, дождь прольет, порох зальет. Пена изыде и язык костян. Лежит камень Алатырь, под ним жаба сидит. Как она под камнем мечется, выхода не находит, так чтоб у раба Божьего меня бились и томились ружейные и всякого другого огненного орудия пули: свинцовые, медные, каменные, железные, чугунные, стальные, серебряные, золотые. Как от кочета нет яйца, так от оружья нет стреляния. Ключ в небе, замок в море. Аминь, аминь, аминь».

Потом надо креститься, бумажку с заговором в рот, и глотать. Пусть себе нагант щелкает, хоть наяву, хоть во сне.

Ночью смрадно взмок. Первоначально к наганту образца 1895 года была пуля, покрытая мельхиором! Забыл про кухонный металл! Теперь глотаю заговор, добавляя про мельхиоровую пулю. Аминь, аминь, аминь!

— Я вообще по делу, я мимо пг\'обегала и так пг\'испичило — смег\'ть…

Задвижка в туалете выщелкнула как взведенный винтовочный затвор.

— Я в твоем сог\'тиг\'е умиг\'аю от скуки. У тебя там человеку совег\'шенно нечем себя занять, а я читать пг\'ивыкла. Я всегда, когда сг\'у, изучаю, что на г\'азных флакончиках и тюбиках написано — про употг\'ебление, из чего сделано. Так интег\'есно. Я не меньше четыг\'ех шампуней или зубных паст успеваю пг\'очесть…

— Дура, — я прошептал.

— Ну и что, что дуг\'а? — она засмеялась. — Знаешь, что означает? Дог\'огая, уважаемая, г\'одная, абожаемая! У вас так говог\'или? Это ты, конечно, хог\'ошо пг\'идумал все под г\'аковину поставить, даже с унитаза вставать не надо, но у тебя ни одного отечественного флакона. Почему ты не поддег\'живаешь г\'оссийского пг\'оизводителя? Ты не патг\'иот? Все на немецком, чег\'т! Я в школе английский учила. А ты что учил, какой у вас был иностг\'анный язык? Навег\'ное, немецкий, да? Г\'аз у тебя все на немецком… Ты от двег\'и-то не отходи, я же общаюсь с тобой! Это не вежливо… Слава Богу, нашла. Так, посмотг\'им, что у нас здесь… Ага, сег\'ия «Магия тг\'ав», кг\'асочка для волос. Зачем тебе? Седеешь?

— От бабушки покойной, наверное, осталась.

— А… Ну почитаем. На основе натуг\'альной хны, объединяет наилучшие качества бальзама и стойкого сг\'едства для окг\'аски волос, укг\'епляет ког\'ни и заботится об их полноценном питании. Видишь, как полезно. Что тут еще? Экстг\'акт листьев смог\'одины и дуба, стеаг\'иновая кислота, лимонная кислота, глицег\'ин, цетеаг\'иловый спиг\'т, пг\'едизолон, пг\'опиленглеколь…

Унитаз шумно захлебнулся, зашипел, точно спустил кислоту, а не воду.

— Кстати, ты не думаешь, что и мне пог\'а наконец тоже «пг\'опилен» сделать. Хоть г\'азочек, я уже на стенку лезу от неудовлетвог\'ения…

«Пр-р-р-очь! Пр-р-р-рочь! Абр-р-р-рам! Кур-р-р-ра! Доктор-р-р-р!» — бесконечный список на букву «Р», нашу звонкую, рычащую, как пламенный мотор, родимый русский лакмус, всегда позволявший отсеять зерна от иноплеменных плевел.

Уже какую ночь я не спал, охваченный гибельной истерией. В бессонном изнурении все трогал нагант. Мучительная стадия — «вознесение наганта к виску». За ней следует «замирание духа» и червячное липкое «безволие пальца», потом глотку нарывает криком, я сдавливаю его, прокалываю кадыковым хрящом. Крик протекает рвотной кислотой в живот, сипит и пузырится в горле, я коротко упускаю огненную мочу в трусы и разрешаюсь «осматриванием барабана» — что было бы, нажми я на спусковой крючок. Как всегда, пустая камора.

Вот бессонница рухнула в кошмар, как в подпол.

Очнулся. За окном далекие грузовики лязгали железными костями в кузовах.

Сорвал штору. Луна выжелтила глаза, вскружила отвагой голову.

Отпрянул от окна. Не давая себе опомниться, крутанул барабан, приставил нагант к виску. Казалось, что твердой была одна голова, а ребра стали мягкими и при дыхании прогибались внутрь.

Я закричал пронзительно, чтоб заглушить страх тела. Это был исправно помогающий прием.

Господи, вся жизнь перед глазами!

Детсадовские манные, суповые годы. На старой фотографии я в костюме второго поросенка — розовый чепец с крахмальными ушами — маленькая бездарность, выплясывающая на новогоднем утреннике…