Михаил Елизаров - Ногти (сборник)

Мне давали г\'одители двадцать копеек в день на мог\'оженое или на пиг\'ожки, а я ему семечки покупала, и так целый год без сладкого пг\'ожила, пока он в дг\'угую школу не пег\'ешел… Что с тобой, ты весь дг\'ожишь…

Прилично ли уходить с такой тайной в могилу?

Мы познакомились в одну из моих вылазок в город. Это бывало со мной нечасто, без надобности я никуда не отлучался, пугаясь огромных пространств Москвы.

На разрытой дорожным ремонтом улочке оказалось кафе. Через окно взывал ко мне скрытой метафорой бедности ржавеющий экскаватор, похожий на нищего с протянутой рукой. Я приказал себе: «Никаких излишеств», — и заказал только два кофе.

Принесли маленькие чашки, полные замшевой пены, и она сказала: «Моя тетя долго пг\'ог\'аботала секг\'етаг\'шей. Начальник тети пг\'едпочитал кофе с пенкой. И если она пг\'иносила кофе без пенки, кг\'ичал на нее. Поэтому она всегда плевала в кофе и делала ему эту пенку».

Она не понравилась мне. Особенно раздетая. У нее были по всему телу мелкие родинки, как многоточия, словно кто-то, бывший с ней до меня, хотел выразить свое недоумение, но так и не нашел слов — одни многоточия…

Мы были разными, как сырое и вареное. Только от одиночества я вступил в этот физиологический мезальянс. Провинция более избирательна в выборе женщины. Там еще придают значение внешности.

Это я устраивал ее, и она называла меня «жених с кваг\'тиг\'ой».

Тяжел камень, ко дну тянет, злая змея сердце высосала!

Так меня понять мудрено. Поэтому скажу просто. Смерть мою родил и выпестовал фильм про грузинского разбойника Дато Туташхию. Все позабыл, лишь одну сцену помню.

Юноша в черкеске встает из-за стола и заявляет, что опасности не боится. Достает из кобуры нагант, извлекает патроны, оставляя один, крутит барабан. Приставляет ствол к виску. Сухой щелчок. Все облегченно вздыхают. Кто-то замечает — смотри, однажды доиграешься. Он садится. Все.

С этим эпизодом, как с осколком в сердце, я двадцать лет проходил и не чувствовал. А однажды он, проклятый, зашевелился.

Сразу не объяснишь. По порядку. Некий грузин при помощи семизарядного наганта играет в так называемую русскую рулетку. И проблема не в том, что играет, а в том, что с нагантом! В этом заложен онтологический ущерб!

Еще раз. Что совершил грузин? На первый взгляд, храбрый поступок. Безрассудный. Но настолько ли безрассудный, с точки зрения абстрактного человека, приставившего к виску пятизарядный «Веблей» № 2? Это уже интересный вопрос.

А кто виноват, что у грузина не нашлось другого револьвера? Или все-таки был другой за пазухой, а грузин по своим личным причинам отважился именно с нагантом? Тоже очень интересно…

Я хочу сказать: шесть — максимальное число для русской рулетки, с риском один к пяти. Все, что больше, — не вполне справедливо. Если бы грузин имел смит-вессон, он бы, возможно, не один раз подумал, вытаскивать ли его из кобуры. А хоть бы и вытащил, то меня это уже не касается. У меня нагант! Семизарядный револьвер, с которым рулетка несерьезна!..

Царское правительство в тысяча восемьсот семьдесят первом году поставило для армии взамен устаревших однозарядных пистолетов револьверы смит-вессон — в барабане шесть камор, калибр сорок четвертый, русский, 10,67 мм. Они оставались на вооружении до девяносто пятого года, пока не взяли нагант.

В течение двадцати четырех лет золотопогонники, а с ними и гражданские, с высшего благословения играли либо игнорировали револьверное безумие, крутящееся по американскому шестизарядному стандарту.

А потом все. Катастрофа. Леон Анри Нагант и брат его Эмиль подкладывают бомбу под паровоз русской ментальности. Указом свыше в стране принимается не только табельное оружие, но и новый семизарядный стандарт рулетки, бельгийского покроя. Он приходится исключительно впору нации, и без того приноровившей свой быт и ум ко всему семизначному, включая даже гитару с семиструнным романсовым перебором.

«Вот еще беда! — воскликнет сторонний наблюдатель. — Ввели нагант? А вы крутите барабан шестизарядного смит-вессона!»

Так-то оно так. Но не совсем. Ведь русский человек, он по природе законопослушен и на всякие послабления очень падок. По собственному почину он бы — ни за что, а с воли государства — пожалуйста.

«Тогда вовсе не играйте», — скажут.

А как же не играть? Это тонкая штука. Перед лицом закона любой вам сообщит о назначении револьвера — оружие ближнего боя. Но под камуфляжем официальных слов уже скрывается намек — насколько ближнего?!