Марио Льоса - Зеленый Дом

— Вот мы и встретились, красотка, — чуть запинаясь, сказал Литума, улыбавшийся все более широкой улыбкой. — Пойдем выпьем, надо отпраздновать мое возвращение, я непобедимый номер четыре.

Дикарка шагнула к нему, тряхнув головой, откинула волосы, и глаза ее засветились, как два зеленых огонька. Литума обнял ее за плечи и подвел к стойке, из-за которой их беззастенчиво оглядывали тусклые глаза Чунги. Дон Ансельмо, хоть и поправил очки, подслеповато водил руками в воздухе, а когда нашел Литуму и Дикарку, ласково похлопал их по спине и сказал отечески: вот это мне по душе, молодые люди.

— Вечер встреч, дорогой дон Ансельмо, — сказал Литума. — Вот видите, старина, как хорошо я веду себя. Налей-ка нам по стаканчику, Чунга, и себе тоже налей.

Он залпом осушил свой стакан и, отдуваясь, поставил его на стойку. С его мокрого подбородка пиво и слюни капали на замызганные лацканы пиджака.

— Что за сердце у тебя, братец, — сказал Обезьяна. — Чистое золото!

— «Душа, сердце и жизнь», — сказал Литума. — Я хочу послушать этот вальс, дон Ансельмо. Будьте добры, сыграйте его, сделайте одолжение.

— Да, да, не забывайте про оркестр, — сказала Чунга. — Вон там уже шумят, требуют вас.

— Дай ему немножко побыть с нами, Чунгита, — умильным голоском сказал Хосе. — Пусть этот великий артист выпьет с нами стаканчик-другой.

Но дон Ансельмо уже повернулся и, держась за стену, волоча ноги, послушно направился в угол, где сидели музыканты. Литума опять пил, по-прежнему обнимая за плечи Дикарку, но не глядя на нее.

— Золотое сердце! — сказал Обезьяна. — Споем гимн!

Чунга тоже принялась пить. Равнодушным, угасшим, безжизненным взглядом следила она за непобедимыми и Дикаркой, за толпою мужчин и проституток, топтавшихся на танцевальной площадке, за парами, поднимавшимися по лестнице, за группами посетителей, теснившихся до углам. Хосефино не пил; облокотясь на стойку, он искоса смотрел на чокавшихся братьев Леон. Но вот заиграл весь оркестр — арфа, гитара, барабан, тарелки, и танцующие встрепенулись. У Литумы загорелись глаза.

— «Душа, сердце и жизнь». Ах, эти вальсы, сколько воспоминаний они будят. Пойдем потанцуем, красотка.

Не глядя на Дикарку, он потащил ее за собой, и они затерялись в толчее. Братья Леон в такт музыке хлопали в ладоши и пели. Холодный взгляд Чунги теперь был прикован к Хосефино, словно она хотела передать ему свою бесконечную апатию.

— Что за чудеса, Чунгита, — сказал Хосефино. — Ты пьешь.

— Ну и страшно же тебе, — сказала Чунга, и на мгновение в ее глазах вспыхнул насмешливый огонек. — До чего ты испугался, непобедимый.

— Мне нечего бояться, — сказал Хосефино. — И вот видишь, я держу слово, не произошло никакого скандала.

Ты просто умираешь от страха, — нехотя засмеялась Чунга, — у тебя даже голос дрожит, Хосефино.

Сержант, свесив голые ноги, сидел на крылечке поста. От порывов свистевшего в ушах ветра колыхался лес на холмах, гнулись капироны на площади Санта-Мария де Ньевы и даже хижины ходили ходуном. Селение тонуло в темноте, жандармы храпели, лежа голышом под москитными сетками. Сержант докуривал сигарету, когда на Ньеве из-за камышей внезапно показалась лодка с коническим шалашом на корме, бесшумно скользившая по воде. Тумана не было, и при свете луны с поста был ясно виден причал. Из лодки выскочила маленькая фигурка, пробежала между приколов по направлению к площади, скрылась в темноте, минуту спустя показалась опять, уже неподалеку от поста, и тогда сержант узнал Лалиту по ее решительной походке, пышным волосам, широким бедрам и размашистым движениям крепких рук. Он поднялся и стал поджидать ее.

— Здравствуйте, сержант, — сказала Лалита. — Как удачно, что вы не спите.

— Я на дежурстве, сеньора, — сказал он. — Очень рад вас видеть. Прошу извинить меня.

— За то, что вы в трусах? — засмеялась Лалита. — Ничего, чунчи и вовсе ходят нагишом.

— При такой жаре их можно понять, — сказал сержант, стыдливо прижимаясь к перилам. — Только вот москиты заедают, у меня все тело зудит.

Лалита стояла, слегка откинув голову назад, и горевшая над входом лампочка освещала ее лицо, усеянное засохшими прыщиками, и падавшие ей на плечи, как накидка из тончайших волокон ягуа [40], распущенные волосы, колыхавшиеся на ветру.

— Мы едем в Пато Хуачана на именины, — сказала Лалита. — Надо поспеть к утру, а мы не смогли выбраться раньше.

— Чего же лучше, сеньора, — сказал сержант. — Выпейте там по стаканчику за мое здоровье.