Марио Льоса - Зеленый Дом

— Он по крайней мере испытывал раскаяние? — бормочет отец Гарсиа. — Отдавал себе отчет в том, что эта девочка умерла по его вине?

— Он выбежал за мной, — говорит доктор Севальос. — Стал кататься по песку и просить, чтобы я его убил. Я привел его к себе домой, сделал ему укол и выставил его. Мол, я ничего не знаю, ничего не видел, иди себе. Но он не пошел в Зеленый Дом, а спустился к реке и стал поджидать прачку, как ее, ту, которая вырастила Антонию.

— Он всегда был сумасшедшим, — ворчит отец Гарсиа. — Будем надеяться, что он раскаялся и Бог его простил.

— И даже если он не раскаялся, он так страдал, что достаточно наказан, — говорит доктор Севальос. — И потом, еще вопрос, действительно ли он заслуживал наказания. Что, если Антония была не его жертвой, а его сообщницей? Если она влюбилась в него?

— Не говорите глупостей, — ворчит отец Гарсиа. — Вы просто выжили из ума.

— Меня всегда занимал этот вопрос, — говорит доктор Севальос. — По словам девиц, он ее баловал, и девушка казалась довольной.

— Значит, вы уже находите это нормальным? Похитить слепую, поместить ее в дом терпимости, сделать ее беременной — все это очень хорошо? Как нельзя более правильно? Уж не следовало ли его наградить за этот подвиг?

— Это вовсе не нормально, но не надо так повышать голос, не забывайте о своей астме. Я только говорю, что никому не известно, что она думала. Антония не знала, что хорошо и что плохо, и в конце концов благодаря Ансельмо она стала полноценной женщиной. Я всегда считал…

— Замолчите! — рычит отец Гарсиа и, яростно размахивая руками, распугивает мух. — Полноценная женщина! Значит, монахини неполноценные? Мы, священники, неполноценные, потому что не делаем мерзостей? Я не желаю слушать такую бессмысленную ересь.

— Вы ломитесь в открытые двери, — улыбаясь говорит доктор Севальос. — Я только хотел сказать, что, по-моему, Ансельмо любил ее и что, возможно, она его тоже любила.

— Мне неприятен этот разговор, — бормочет отец Гарсиа. — Тут мы не сойдемся во мнениях, а я не хочу с вами ссориться.

Они непобедимые, не жнут, не сеют, работать не умеют, только пить да играть, только жизнь прожигать, они непобедимые и пришли поснедать. Черт возьми, смотри-ка, кто здесь.

— Пойдемте отсюда, — сердито бормочет отец Гарсиа. — Я не хочу оставаться с этими бандитами.

Но он не успевает встать: братья Леон, всклокоченные, с заспанными глазами, в пропахших потом нижних рубашках, без носков, в незашнурованных ботинках бросаются к нему — отец Гарсиа! Они вертятся вокруг него — дорогой отец, — хлопают в ладоши — это чудо из чудес, по такому случаю нынче в Пьюре выпадет снег, а не песок, — пытаются пожать ему руку — его визит настоящий праздник для мангачей, а отец Гарсиа, поспешно нахлобучив шляпу и закутавшись в шарф, сидит не шевелясь и не поднимая глаз от пикео, которое опять осаждают мухи.

— Перестаньте хамить отцу Гарсиа, — говорит доктор Севальос. — Попридержите язык, ребята. Надо иметь уважение к духовному званию и к сединам.

— Никто ему не хамит, доктор, — говорит Обезьяна. — Мы счастливы видеть его здесь, честное слово, мы только хотим, чтобы он подал нам руку.

— Еще ни один мангач не нарушал законов гостеприимства, доктор, — говорит Хосе. — Добрый день, донья Анхелика. Надо отпраздновать это событие, принесите что-нибудь выпить, чтоб мы чокнулись с отцом Гарсиа. Мы помиримся с ним.

Анхелика Мерседес подходит с двумя чашечками кофе в руках. Лицо у нее серьезное, суровое.

— Почему вы такая сердитая, донья Анхелика? — говорит Обезьяна. — Или вы недовольны нашим визитом?

— Вы поношение этого города, — ворчит отец Гарсиа. — Все зло от вас, вы первородный грех Пьюры. Я скорее дам себя убить, чем выпью с вами.

— Не выходите из себя, отец Гарсиа, — говорит Обезьяна. — Мы не смеемся над вами, мы вправду рады, что вы вернулись в Мангачерию.

— Прощелыги, бродяги, — рычит отец Гарсиа, предпринимая новую атаку на мух. — Как вы смеете разговаривать со мной, распутники!

— Вот видите, доктор Севальос, — говорит Обезьяна. — Кто кого оскорбляет?

— Оставьте в покое отца, — говорит Анхелика Мерседес. — Умер дон Ансельмо. Отец и доктор были у его постели и всю ночь не спали.

Оставив чашечки на столе, она идет назад, в кухню, и, когда ее фигура исчезает в заднем помещении, воцаряется тишина, слышно только, как позвякивают ложечки, прихлебывает кофе доктор Севальос и отдувается отец Гарсиа. Братья Леон ошеломленно смотрят друг на друга.