Герберт Уэллс - Собрание сочинений в 15 томах. Том 15

Однако все это не помешает ему быть прежде всего северянином с такой же смешанной кровью, какая, наверное, будет течь в жилах граждан Америки 1950 года. Он будет белым, с небольшой примесью азиатской и негритянской крови. И будет молод — лет двадцати — двадцати двух — еще совсем мальчик, верней всего, неженатый; у него есть и отец и мать; и воспоминания о них и о доме, где он родился, были еще свежи и живы в его памяти, когда он умирал.

Мне кажется, мы можем восстановить в общих чертах и обстоятельства его смерти. Это случилось при свете дня, среди невероятного шума и сумятицы нынешнего боя — его вдруг ударило неизвестно откуда и неизвестно чем — пулей или осколком снаряда… В это мгновение он был чуть-чуть испуган — на поле боя все немного испуганы, — но возбуждение было сильнее страха: он изо всех сил старался вспомнить все, чему его обучали, и делать все как нужно. Когда его ударило, он прежде всего почувствовал не боль, а удивление. Мне кажется, что первое ощущение человека, раненного на поле боя, не боль, а бесконечная тоска.

Мне кажется, можно пойти еще дальше и представить себе, скоро ли он умер после того, как его ранило, сколько времени он страдал и удивлялся, долго ли лежал, прежде чем дух его смешался в сумерках с молчаливым множеством других душ, с миллионами таких, как он, у которых не было больше родины, чтобы ей служить, и кого впереди не ждали долгие годы жизни; их, как и его, внезапно вырвали из мира, зримого и осязаемого, из мира чаяний и страстей… Но лучше подумаем о том, какие же побуждения и чувства привели его — мужественного и жизнелюбивого — к такому полному самопожертвованию.

Что думал он в ту минуту, когда его убили, — этот Неизвестный Солдат? А мы, мы, кто послал его на эту Великую войну, мы, которые до сих пор живем в его мире, какие мысли внушили мы ему, какие обязательства взяли мы на себя, чтобы возместить ему его смерть, навсегда утраченную им жизнь и солнечный свет?

Он был еще слишком молод, чтобы полностью сознавать свои побуждения. Понять, что двигало им и к чему он стремился, — сомнительная и трудная задача. На недавнем заседании ассамблеи Лиги Наций мистер Джордж Ноблмэр заявил, что сам слышал, как французский юноша шептал, умирая: «Да здравствует Франция!» Он предположил, что немецкие юноши умирают со словами; «Полковник, передайте моей матери: «Да здравствует Германия!» Возможно, он прав. Но французов воспитывают в патриотическом духе усиленнее, чем все другие народы. Не думаю, чтобы все разделяли это настроение. Англичане, безусловно, не все разделяли его.

Я могу себе представить лишь немногих английских юношей, которые умирают со словами: «Правь, Британия!» или «Король Георг и добрая старая Англия!» Некоторые из наших ребят бранились от горя и страданий; некоторые — и далеко не всегда самые младшие — вновь впадали в детство и трогательно звали матерей; многие до конца сохраняли дерзкое чувство юмора, свойственное англичанам; а многие умирали с чувством, которое выразил один молодой шахтер из Дургема; я говорил с ним как-то под утро у Мартинпиша в окопах, которые страшно разворотило снарядом в эту ночь.

— Война — отвратительная штука, — сказал он, — но дело надо довести до конца.

Эти же чувства одушевляют спасательную команду или пожарников. Великие благородные чувства. И я верю, что они куда ближе к истинному настроению Неизвестного Солдата, нежели урапатриотическая чепуха по поводу флага, нации или империи.

Я думаю, что, если свести воедино побуждения, которые владели юношами, погибшими на войне в самом расцвете жизни, как раз в том возрасте, когда жизнь особенно желанна, мы увидим, что ими в огромном большинстве руководила, конечно, не узкая приверженность к «славе» или к «завоевательным планам» какой-либо страны, но благородная ненависть ко всякой несправедливости и угнетению. И это ясно видно хотя бы из воззваний, которыми в каждой стране старались поддержать дух солдат.

Если бы главным побуждением этих молодых людей были национальная слава и патриотизм, то пропаганда, очевидно, касалась бы главным образом национальной чести и поклонения флагу. Но это не так. В наши времена знамена и флаги развеваются больше на парадах и флагштоках, чем на поле брани. Военная пропаганда настойчиво и упорно сосредоточивала свое внимание на жестокости и бесчинствах врага, на том, как страшно попасть под тиранию чужестранцев, и прежде всего на том, что именно враг задумал и начал эту войну. И повсюду как раз такая пропаганда сильнее всего побуждала юношей рваться в бой.