Татьяна Алексина - Террор на пороге

— Ну, и возлюбил же ты, чудачок, свою Нору! «Срок» с такой пунктуальностью исчисляют в двух случаях: если он тюремный и ежели это «срок» счастья.

Нору я, действительно, обожал… Быть может, это и стало моей главной приметой, определяло меня. «А достойна ли мужчины такая слабость?» — допытывался я у себя. «Как раз мужчины она и достойна!» — отвечал я себе самому, понимая, что сопротивляться любви глупо и безнадежно.

Обожания Нора заслуживала… Иначе, зачем бы, когда она была еще десятиклассницей, еще совсем юной, даже пожилые мужчины уступали ей место в общественном транспорте? Зеленые Норины глаза, в отличие от зелени природной, растительной, не меняли своей окраски ни в связи с временами года, ни в связи с возрастом. А огневые волосы, которые у меня почему-то не получалось назвать рыжими, продолжали пылать, как в школьные годы. Когда мы с ней познакомились… К тому же она проявляла себя великолепным дизайнером в оформлении офисов, и новых чужих квартир, и собственного женского облика.

«А к лицу ли мужчине так поддаваться чарам?» — упорствовал остерегающий голос. «Ему-то как раз и к лицу!» — в ответ убеждал я себя.

У Норы замечался лишь один недостаток: она была выше меня на семь сантиметров. Я и это измерил с неукоснительной точностью. На целых семь… То не было цифрой моего счастья.

— О чем свидетельствует ее настойчивое высказывание? — завершая наш очередной совместный обед и оттолкнувшись от стола, спросил Дмитрий. — Оно свидетельствует о том, что Нора смертельно боится тебя потерять. И надо бы пировать по поводу ее страха! А ты, чудачок, грустишь… — Холостяк Кураев разбирался в семейных делах объективно, так как они его самого не касались. Принадлежа миллионам, он, видимо, считал несправедливым официально предпочесть какую-либо одну женщину всем своим остальным поклонницам. — Жена фразой той упреждает, чтобы ты и не вздумал рыскать «на стороне». Такая у нее «техника безопасности». Мол, никого и ничего ты там не сыщешь!

— А я из-за ее слов не сплю по ночам…

— Цепко же за тебя супружеская страсть ухватилась! Кстати… А если очередную передачу из цикла «Чего желает мужчина» поименовать так: «Кто кому нужен?» — Он хлопнул по столу одновременно обоими кулаками, отчего все ложки и вилки удивленно подпрыгнули в опустевшей посуде. Это означало, что посетившая его идея Кураеву нравилась. — Выясним, кто кому более необходим: супруг супруге или она ему. Попутно поспорим на скользкую тему о том, кто из них активней и результативней нарушает законы верности. И исподволь подкрадемся к твоему случаю… В кресла для «гостей» усадим тебя с твоей рыжей Норой, а зал запрудим молодыми красотками. Я ненароком вытяну из Норы ее заветную фразочку. А когда она сообщит, что ты никому не нужен…

— Кроме нее, — поспешно уточнил я.

— Успокойся: это не подлежит обсуждению… Следи за сюжетом! Когда Нора выскажется, красотки, одна за другой, заголосят о твоей исключительной «нужности». Не все, конечно, а наиболее соблазнительные. Если ринутся все поголовно, утратится достоверность. А в достоверности и обязан заключаться успех представления. С красотками я четко отрепетирую! Нора запомнит наш спектакль до конца своих дней.

— Лучше бы моих…

— Ох, чудачок, как тебя занесло! Ее жизнью дорожишь больше, нежели собственной? Ты, Николаша, вступил в дерзкий и обреченно неравный спор…

— С кем?

— Аж с прославленным Мопассаном. Он доказывал, что срок любви четыре с половиной года. То есть, срок страсти, коя, по его убеждению, и зовется любовью. У меня, между нами, сроки минимум в три раза короче. — Кураев то и дело ссылался на мнения личностей глобального уровня, приписывая им, подозревал я, и собственные воззрения: кто станет копаться и проверять? — Кстати… Давай сотворим передачу и о сроке любви: ты — против Ги де Мопассана! И название хлесткое: «Срок любви». Классик тоже был дотошно пунктуален: не четыре года и не пять лет, а «четыре с половиной»! Ты же, чудачок, перемахнул через семь лет!

— И пять с половиной месяцев, — тупо уточнил я.

— Не тактично противопоставлять себя фигурам такого масштаба! Это я и себе говорю.

Кураев называл меня то Николашей, то чудачком не потому, что я не дорос до чудака и до Николая, а потому, что в его холостяцком бытие оставались невостребованными отцовские чувства. Он, мнилось, хотел видеть во мне ребенка, забыв, вероятно, что по паспорту младше меня. И по-отцовски советовал, оберегал…