Андрей Шляхов: Склиф. Скорая помощь

Доиграй в уме ситуацию — и отпусти. Исаев отпустил, даже укорил себя за кровожадность и непрофессионализм, а вот ситуация его не отпускала. Хотелось непременно сделать гаду что-то нехорошее, и в то же время не хотелось. Ни бить, ни пинать, ни, Боже упаси, вводить что-нибудь противопоказанное, ни переводить к дверям, тем более что прямо перед постом лежал коварный в своем безумии дед Толоконников, которого в другое место не положишь — сразу хулиганить начнет. Хулиганства у Толоконникова были аховые — душить соседа подушкой, швырять в окно уткой (не той, которая летает, если кто не в курсе, а той, в которую справляют малую нужду), пытаться стащить с кронштейна монитор. Для фиксации к деду Толоконникову меньше чем втроем соваться не стоило — расшвыряет, и это несмотря на почтенный семидесятишестилетний возраст и третий инфаркт в анамнезе. Вот что аффект с человеком делает. Сейчас дед спал, осмотренный психиатром и получивший все, что нужно для глубокого спокойного сна. Исаев надеялся, что дед благополучно проспит до утра. Правда, в отделение его, буйну головушку, хрен переведешь, потому что психиатр прописал Толоконникову постоянное наблюдение, а в отделении туговато с сестрами и никто деду отдельную медсестру не выделит, но это уже проблемы заведующего отделением. Исаеву бы день простоять да ночь продержаться, а там хоть трава не расти двое суток до следующего дежурства. Никакого равнодушия — просто есть рабочее время, а есть нерабочее. «Делу — время, потехе — час», разве не так?

— Доктор, вы меня только подлечите как следует, я в долгу не останусь.

Если бы Исаеву досталась хоть сотая часть от всего обещанного пациентами в приступах благодарности, то он давным-давно бросил бы работать. Какой смысл работать, если ты обеспечен на всю оставшуюся жизнь и еще немного сверх того? Ну разве что на полставочки в месяц выходить — это же всего три дежурства. Чисто для того, чтобы не выпадать из горячо любимой медицины.

— Мы всех лечим, — сухо ответил Исаев, — а про «в долгу не останусь» лучше не начинайте. Я же не прошу и не намекаю, разве не так?

— Так.

— Вот и вы не намекайте.

— Не буду, — пообещал пациент. — Извините.

Странно, но брутальный гад оказался просто идеальным пациентом. Не требовал повышенного внимания, хотя на роже было написано, что он не из простых работяг. Соглашался со всем, что ему говорили. Мочился в утку, не пытаясь ходить в туалет самостоятельно. Не рассказывал о своей крутизне и «высокопоставленных» знакомствах. Не требовал дать ему мобильник. Идеальный Пациент, хоть орденом его награждай.

А самым интересным были место работы и должность, указанные на титульном листе истории болезни. Гад, превратившийся на время в Идеального Пациента, работал в Российском химико-технологическом университете имени отца русской водки Менделеева. На кафедре коллоидной химии. Доцентом. «Ну и доценты нынче пошли, — подивился про себя Исаев, — совсем как в „Джентльменах удачи“. Хорош доцент». Стереотипы живучи, и в представлении большинства людей доцент был и остается интеллигентным человеком. Вообразить себе, что доцент из уважаемого столичного института (да пусть и из провинциального, какая разница?) избивает человека, которого едва не задавил своим автомобилем… Воображать Исаеву не было нужды. Достаточно вспомнить.

Во время скорого ужина Исаев попросил свою напарницу доктора Воронину:

— Свет, давай обменяемся. Моего Мацыркевича на кого захочешь.

Система в реанимации простая. Если дежурят два врача, то утром они делят пациентов пополам (условно, конечно, случись что, и двое к одному бегут), а потом принимают поступающих по очереди и ведут их до конца смены.

— С чего бы это, Исаев?! — изумилась Воронина, щуря глаза. — Мацыркевич твой лапапуся. Стабильный, вменяемый, не срется, не орет… или там какая-то скрытая подлянка? А то я так с Беляевым поменялась однажды. На бабку с шизофренией…

Воронина была доброй и, несмотря на свой сорокалетний возраст, очень доверчивой женщиной. Этим часто пользовались. Все — и коллеги, и пациенты, и их родственники.

— Идеальный пациент, Свет, никаких проблем. Чтобы мне до конца года ни одной спокойной ночи не иметь, если вру!

До конца года оставалось три с лишним месяца, поэтому клятва произвела впечатление.

— А в чем же тогда дело?

— Я к нему личную неприязнь испытываю, — признался Исаев. — Такую, что с души от его вида воротит. С одной стороны, руки чешутся зубы ему пересчитать, с другой — надо свое дело делать. Извелся я совсем, муторно мне как-то.