Андрей Шляхов - Склиф. Скорая помощь

— А ты ему высказывал свою неприязнь? — поинтересовалась Воронина.

— Нет, — покачал головой Исаев. — Он, кстати говоря, меня не узнал. Только я его…

— Так выскажи. Сразу полегчает.

— Ага, выскажи. Чтобы он разволновался и отчебучил чего-нибудь веселого на ночь глядя.

— Как хочешь, Исаев! А меняться я не стану. Попал к тебе, так попал. Он же меня замучает вопросами — почему да отчего вдруг доктор сменился. Колбасу будешь доедать?

— Не буду, — отказался Исаев.

— Ах да, у тебя же аппетит пропал на фоне личной неприязни, — вспомнила Воронина, перекладывая четыре оставшихся кружочка колбасы на свой бутерброд с сыром.

«Ближе к выписке непременно все ему выскажу, — решил Исаев, — посмотрю в глаза и скажу, что не стоит так не по-людски себя вести. Хотя бы ради интереса все выскажу, чтобы на реакцию его посмотреть. Удивительно все-таки, как инфаркт меняет людей — то волком смотрел, а сейчас — овца овцой».

Вечером, около половины девятого, явилась жена Мацыркевича. Милая такая женщина, вежливая, очень взволнованная. Исаев вышел к ней, рассказал вкратце то, что можно было рассказать о состоянии Идеального Пациента, в реанимацию («ну хотя бы на секундочку, я же в бахилах!»), разумеется, не пустил, из большого пакета с провизией разрешил только воду без газа и вишневый сок. Жена Мацыркевича настаивать не стала, воду с соком, так воду с соком. На прощанье «проявила сознательность» — попыталась сунуть в карман исаевского халата две яркие пятитысячные бумажки. Исаев перехватил ее руку и мягко отвел в сторону. Не столько потому, что деньги у пациентов и их родственников брать нехорошо и опасно (семь уголовных дел с начала года), сколько потому, что взять деньги в этом конкретном случае было просто невозможно. Жена настаивать не стала, только поинтересовалась, можно ли утром привезти Мацыркевичу домашнего ягодного киселя и белье, про которое она впопыхах забыла. Исаев разрешил, но предупредил, что в реанимации положено лежать нагишом (голого реанимировать проще, не надо тратить время на раздевание, и мыть-перестилать тоже проще), поэтому с бельем можно не торопиться. А ягодный кисель — это хорошо, самое то в первые послеинфарктные дни, не калорийно, легкоусвояемо и работу кишечника немного стимулирует. Пусть ест его Мацыркевич ложечкой и радуется жизни. А вот доктор Исаев жизни не радуется, потому что странный он какой-то, можно сказать — тупой и недалекий. Другой на его месте хотя бы в кисель Мацыркевичу плюнул, чтобы душу отвести. Так то другой, а то Исаев, рефлексирующий псевдогуманист. Был бы настоящим гуманистом — лечил бы Мацыркевича, не держа на него зла. Клятву давал по окончании института? Текст напомнить? Можно не весь текст, а только одну строку: «никогда не обращать мои знания и умения во вред здоровью человека, даже врага». Вот и поступай в соответствии. И не терзайся противоречиями.

Исаев так и поступал — наблюдал, контролировал, назначал, словом, делал все, что требовалось. Понадобилось бы реанимировать — реанимировал бы. И не для виду, а как надо. Только вот смотреть на физиономию Мацыркевича было противно.

Тот тоже заметил неладное, потому что утром, когда Исаев подошел к нему для оценки состояния, сказал:

— У вас, наверное, какие-то проблемы, доктор?

— С чего вы так решили? — удивился Исаев.

— Взгляд у вас такой… смурной, — гад, оказывается, и смущаться умел. — Я не лезу в ваши дела, но просто хочу пожелать вам, чтобы все у вас было хорошо. От чистого сердца.

От такого мелодраматического оборота, который хорош для сериала, но в жизни смотрится неестественно, Исаев немного прибалдел. Настолько, что чуть было не утратил самоконтроль, но вовремя спохватился, прикусил язык, придержал зачесавшиеся руки и ответил:

— Я просто устал…

После утреннего обхода заведующего отделением (во время этого обхода пациенты как раз и передаются от новой смены к старой), Исаев спокойно почаевничал под любимое овсяное печенье с изюмом, рассказал шефу анекдот, повесил на плечо сумку и направился в раздевалку. Вышел из отделения и столкнулся буквально нос к носу с Мацыркевичем, будь он трижды неладен. Только одет Мацыркевич был не в провода, тянущиеся к монитору, а в черное — черную кожаную куртку, черный джемпер, черные брюки. И обут в черные остроносые полуботинки. Здравствуй, Черный Пациент — кошмар каждого уработавшегося доктора.

— Я брат Романа Мацыркевича, которого вчера к вам привезли, — пробасил Черный Пациент. — Передачу ему привез, жена собрала, и хотел бы узнать, как прошла ночь.