Мария Бушуева - Отчий сад

Из окна соседней дачи выглянул лохматый, багроволиций дядя Миша, поманил ее рукой, она вышла на крыльцо, поздоровалась. Он подковылял к забору.

note 215 Note215 219

— Теперь ты, Наталья, глава дома, — издалека начал он, кивая, как заводной медведь, всклокоченной седой головой,

— тебе заменить Елену Андреевну. Ты на нее и похожа. Мудрая была старуха. Порядочная. — Дядя Миша облокотился о забор. — Теперь такие редкость. Культура не та. Бывало, попросишь — ни в чем не откажет.

— Вы меня простите, дядь Миш, — сказала Наталья, — но вам, наверное, нужно…

— Всего десять. Десяточку. Пустячок, а приятно! Наташа сходила в дом, принесла бумажку. Он похлопал красными ладонями по толстым бокам, сунул десятку в карман и, помахав головой, скрылся за темно-бордовым забором своей дачей.

Наталья вернулась в дом. Она не очень верила, что найденный ключик и в самом деле от черного комода, — и потому, когда ключик повернулся, замок щелкнул и ящик с плаксивым звуком выдвинулся — запоздало удивилась.

Верхний ящик был пуст: она пошарила в нем рукой и вытащила лишь почерневшую английскую булавку. Во втором, очень туго поддавшемся ее несильным пальцам, валялись какие-то бумажки и старая фотография. Рассматривая ее, Наталья подняла брови: молодая бабушка в светлом плаще, ее маленькие руки в тонких перчатках как бы поигрывают изящным зонтиком. И правда, есть что-то общее у нас. Наташа, держа фотографию, прошла в свою комнату, где стояло зеркало, а под ним — французская тушь для ресниц и косметический набор — скромный подарок Муры ко дню рождения. Она смотрела то на себя, то на молодую бабушку, прищурившую на фотоснимке глаза чуть насмешливо, как будто она что-то знает о смотрящей сейчас на нее из будущего. Плавный овал и тонкий нос с едва заметной горбинкой, и эта привычка прищуриваться — у нас и в самом деле общие. Хватит себя винить, моя девочка. Наташа оглянулась. Голос бабушки был так отчетлив, что в первый миг она не поняла, фраза прозвучала здесь, в старом дачном доме, или только в ее собствен

note 216 Note216 220 ном сознании. А я все-таки себя виню, сказала вслух тихо. Хватит казнить себя за то, что произошло тогда. Ты опомнилась в последний момент, и так долго потом страдала и винила себя. Да, опять вслух произнесла Наталья, я чувствовала себя такой… такой грязной, хотя ни разу до этого даже не целовалась. Живи, моя дорогая, хорошая, чистая девочка, живи.

Худенькая молодая женщина перед зеркалом словно очнулась — и тут же облачком упорхнула в окно та чувственная дымка, что окружала почти постоянно ее нежную душу, и за окном прекратился дождь. Как в классическом романе, подумала Наталья и, облегченно вздохнув, вгляделась пристальнее в свое отражение: кажется, она все-таки научилась управлять собой, и теперь туман неясных мечтаний и чувственных ощущений не закроет ясных ее зрачков. Даже губы как будто стали четче, а глаза глядели светло и весело.

Наталья себя простила.

И ей захотелось запеть, затанцевать, захотелось сделать что-то очень-очень хорошее — всем-всем-всем! — и даже Муре, смешному увальню, самолюбивому, тщеславному, но такому беспомощному порой — Боже мой!

В комнате бабушки она достала найденные желтые листки. Их было всего два. Так вот оно что — это и есть та записка, из-за которой разошлись родители! Печатными буквами: «Пока вы в городе работаете, нянчитесь с детишками, ваш косоглазый супруг возит на дачу…» Наталья поморщилась. Какая мерзость. Вот так, из-за случайной измены и псевдодоброжелателей разбиваются семьи, разрушаются судьбы. Конечно, ее мать возмутилась — получить такое гнусное доказательство его неверности! Любая бы на ее месте бросила все и убежала к первому встречному. Она не так уж и счастлива со своим куркулем. Хорошо, что бабушка, ее мать, всегда помогала — вот и внучку вырастила.

note 217 Note217 221 Второй листок оказался… черновиком, написанным круглым почерком и содержащим тот самый текст, что печатными буквами был изложен в записке! Наталье показалось, что манера письма — с палочкой над круглой перевернутой «т» и такой же — под круглой «ш» — была ей хорошо знакома. Господи, то был почерк ее собственной матери!

…Ее матери…

…В старую кухню…

…Присела перед печью, переделанной в камин, с помощью нескольких щепок разожгла огонь, так научала ее бабушка Клавдия Тимофеевна, вскоре и пламя загудело.

Наталья еще раз перечитала черновик записки — сомнений не было! — и, смяв оба листка, бросила их в огонь. Пусть сгорит все черное, низкое, мрачное, все, разрушившее нашу семью, и память о том пусть обратится в пепел!