Мария Бушуева - Отчий сад

— Воплощение дьявола, — пошутил Митя, тоже поднимаясь. Журнал упал в траву беззвучно, как в немом кино. Да, какой симпатичный пёс, улыбаясь, лепетала Наталья, и поглаживала блестящую шерсть, дал бы ты, Серёга, ему что-нибудь. Собака просительно подняла морду, словно понимая её слова, и Сергей кинул ей косточку из вчерашнего супа.

— Скорбные останки курочки тебе, парень! — иронично прокомментировал Митя.

— А тебе и того не достанется! — огрызнулся Сергей. Собака, добродушно оскалившись в ответ, помедлила, потом схватила зубами кость и, вильнув свалявшимся хвостом, в котором торчала бледно-голубая медуза репья, побежала, прихрамывая, за калитку.

Юлия Николаевна недолюбливала девиц, атакующих её светловолосого внука телефонными звонками. Жениться ему ещё рано — он не встал на ноги, да и зачем тратить молодость на семью? Одна глупая попытка уже была — и слава богу, надо извлекать пользу из своих ошибок. Юлия Николаевна порой так умело отвечала по телефону, что очередная претендентка на непонятное сердце Мити звонить переставала. Зачем вселять напрасные надежды? Жизнь внука весьма интересовала старую даму. То, что она видела постоянно: работа, книги, погружённость в себя, — её вполне устраивало. И закулисная его жизнь представлялась ей такой же беспорочной, почти что ангельской. Но порой какая-то знобящая тревога охватывала старуху, и тогда она старалась удостовериться

— да, внук совершенно чист, чист — и её тонкие, наводящие вопросы его телефонным приятелям приносили

note 24 Note24 28 ей успокоение. Что вы, он такой не от мира сего, говорил какой-нибудь его дружок, он весь в искусстве. Ему ни до чего другого дела нет. Хорошо, хорошо, думала Юлия Николаевна, но вдруг пугалась: господи, а умри она, как будет он жить, её голубь? И, случалось, в весьма мягкой форме пыталась бабушка объяснить взрослому внуку, что жизнь не так проста и кристальна, как считает, видимо, он, что в искусстве нынче не талантом берут, а угождением правящей идеологии, — она так и говорила, вполне откровенно, ведь сама проработала долгие годы в центральной областной газете редактором и понимала правила игры. Митя злился, пинал стул, рявкал на бедную старуху и убегал из дома. Он и в самом деле не от мира сего — то ли с огорчением, то ли с облегчением думала она тогда. Ни одна женщина не выберет такого в мужья. Всем ведь нужно одно — обеспеченность, опора. Что ж, жаловалась она соседке в гороховом платье, видно, тащить мне этот крест до самой смерти. И детский светящийся мотылёк счастья вдруг пролетал над её тяжёлым львиным лицом.

Приходившие к Мите сначала подвергались рентгеновскому взору Юлии Николаевны, которая усаживала их рядом с собой, распрашивала о том о сём и, наконец, видимо, убедившись, что опасности нет, звала: Митенька, к тебе! — и выглядывал из своей комнаты, заставленной и заваленной, пропахшей красками и всем, что им сопутствует, улыбающийся Митя, махал рукой — салют! — и его бабушка, Юлия Николаевна, пропустив к нему просвеченный объект, тоже с улыбкой принималась за чтение. Пьесы, пьесы любила она.

Но знакомство его с Риткой бабушке почему-то понравилось. А ведь Ритка была замужем — и прочно. Муж её, Лёня, Леонид Галкин, работал заместителем директора магазина «Галантерея», того самого, на углу Советской и проспекта Маркса, который в народе давно прозвали магазинчиком Михановского: старикан сидел директором уже сороковой год и, говорят, любил водить в подвалы девочек, где после нескольких приятных для него процедур щедро одаривал их всевозможной косметикой,

note 25 Note25 29 в те годы редко появлявшейся на прилавках. В Ритке, хорошенькой, подвижной, худощавой, Митя не заметил жёсткого прагматизма, но угадал задавленную тоску по идеалу. Пятнадцатилетняя, в школьной форме с белым отложным воротничком, с косой, перекинутой через плечо, она глянула на него с фотоснимка грустными светлыми глазами, и он тут же понял, для какой судьбы она родилась: пьющий муж, ее к нему страстная любовь, страдание, ревность, многотерпение; она бы нянчила его троих детей, вытаскивала его на себе, как фронтовая подруга, из драк и пьянок, в жертвенности своей находя, конечно, неосознанно, тот идеал, которого так недостаёт ей в сытой, обеспеченной жизни. Чтобы убедить себя, что всё идёт правильно, преимущества своей жизни необходимо было периодически демонстрировать бедным подругам, перед которыми раскрывались шкафы с шикарными платьями, пушистыми лёгкими кофтами, дублёнками, кожаными пальто, выдвигались ящики с косметикой, самой лучшей, самой дорогой, французской, раскрывались коробочки с бриллиантовыми серьгами и кольцами (всё имевшееся в доме золото, разумеется, она не показывала — не разрешал Лёня). Подруги леденели от зависти; удовлетворённая, она включила им видео, чтобы, пока они окончательно гибнут под сексуальный фильмик, приготовить им что-нибудь особенное поесть и красную икру выставить на стол — пусть живущие в скудости и нищете вкусят хоть малость от красивого пирога настоящей жизни. Смутная тоска о чём-то неведомом вновь мощным ударом была отброшена в самый дальний угол — и там до поры до времени таилась, иссохшая и незаметная, а лихорадочная мелодия канкана звучала, всё нарастая.