Джоанна Кингслей - Лица

Как-то в конце февраля Дмитрий и Женя возвратились к себе наверх после того, как больше часа наблюдали за отцом. На половине Дмитрия Женя забралась к брату в кровать, как раньше, когда они были маленькими, и спросила:

— А в папе правда два человека?

— Больше, — ответил Дмитрий. — Много людей.

— Я не то имею в виду. Две стороны: хорошая и плохая, добрая и злая?

— Просто пьяная и не очень, — резко ответил Дмитрий.

Услышав их разговор, вошла тетя Катя и погнала Женю в свою кровать. Завтра в школу, Женя не поднимется, если немедленно не заснет. И обняв, повела на другую половину. Целуя на ночь, Женя спросила тетушку:

— А папа плохой или хороший?

— Что это такое ты говоришь? — Катя попятилась и быстро перекрестилась. — Он твой отец.

— Я знаю! — нетерпеливо воскликнула Женя. Теперь, когда она почти выросла, с Катей стало говорить совершенно безнадежно, — слова казались такими примитивными! Но тетушка любила Женю с детских лет.

Из-за Бога, решила Женя. Катя была православной и по-настоящему верила, а Женя — советской девочкой. Ее учили, что религия — это опиум для народа, затуманивавший (до Ленина) людям мозги. С тех пор людям указали пути веры в человека, прогресс, конечную цель — коммунизм.

— Спи, козочка, — прошептала Катя.

— А мама, — не унималась Женя, — она плохая или хорошая?

И услышала, как Катя с шумом перевела дыхание:

— Твоя мать была красивой женщиной и сильно тебя любила, — и быстро вышла из комнаты, оставив Женю размышлять над тем, что означало прошедшее время — не умерла ли уже ее мать?

Пролежав несколько минут в темноте, Женя почувствовала, что не в силах больше выносить сверлящий ее мозг вопрос и, стараясь не шуметь, снова прокралась на половину брата.

Должно быть, он спал, лежа на спине. Когда она потянула одеяло, он повернулся на правый бок, чтобы дать ей место и в полудреме почти бессознательно некрепко ее обнял.

— Где наша мать? — настойчиво прошептала Женя. — Куда она уехала? Где она?

Секунду он не отвечал и его объятия ослабли.

— В каком-нибудь хорошем месте, — в его голосе уже не было и намека на сон.

— Она… — Женя не могла заставить себя выговорить то, что хотела и вместо этого спросила. — С ней все в порядке?

Брат снова помедлил:

— Не знаю.

Женя была сбита с толку. Более того — напугана. Дмитрий близок к матери, гораздо ближе, чем она. Старший брат, он должен знать все.

— Почему она не оставила записки?

— Не знаю, — в его ответе Женя почувствовала нетерпение.

— А ты не уйдешь?

Брат не ответил.

Женя села на кровати и включила свет.

— Ты не сможешь! Никогда!

Дмитрий слабо улыбнулся:

— Хорошо. Успокойся.

— А как ты думаешь, она вернется?

Он тяжело вздохнул и отвернулся от сестры. Больше он не проронил ни слова, и вскоре она встала.

Остаток ночи она не спала. Молчание Дмитрия, его холодность были хуже всего. Или, быть может, он был ее последней надеждой, последним якорем, а теперь и он ускользал от нее. Третья потеря оказалась самой тяжелой. В темноте комнаты Женя с открытыми глазами чувствовала, что подошла к пределу мира и вот-вот низвергнется в вечную ночь.

К утру она решила расстаться с детством. Теперь она станет полагаться только на себя, да на членов своей пионерской дружины. Она порвет связи с семьей, будет общаться только с ровней и никогда больше не заберется к брату в кровать.

Дмитрию исполнилось пятнадцать лет, и он горячо любил мать. Наташа была ему светом в окошке. Без нее мир поблек, стал пустыней, и он не мог сдержаться и плакал по ночам, хотя и беззвучно и часто без слез. Он любил и сестру, но та была еще ребенком и ее беззащитность его пугала. И он ушел в себя, не подпуская к себе никого, даже Женю.

Почти все время, когда Женя не была в школе, она проводила с пионерами. В марте они начали строить детский сад. Вместе с комсомольцами месили бетон, заливали в формы, а когда бетон застывал, укладывали блоки на место. Работа изматывала, требовала полной отдачи сил, а Женя старалась больше других.

Дмитрий отдавал больше сил учебе, хотя и он часто уходил из дома. Женя не спрашивала его, куда, а брат не рассказывал.

Катя беспокоилась за детей и хлопотала над ними, как будто они сами были не способны ничего делать. Это раздражало и брата, и сестру, и они часто грубили тете, но Катя их прощала или не замечала резкостей. Она чувствовала, что ее долг перед Богом заменить им мать. Ее собственные дети, два мальчика, умерли от голода в блокаду, а мужа убили из-за буханки хлеба, которую он под мышкой нес, возвращаясь домой. Кате представлялось, что Бог восстановил справедливость, дав ей мужчину и двоих детей, за которыми она могла ухаживать.