Джоанна Кингслей - Лица

— Что же мне тебе рассказать? — безнадежно переспросила Женя.

— Расскажи о предках.

— О ком?

— О родителях. Об отце и матери.

— Их… нет.

— Умерли? — с интересом спросила Лекс.

— Нет, их забрали, — Жене не хотелось говорить «в тюрьму» или «в ссылку». Что могла подумать ее новая подруга? И как объяснить ей все это?

— Что это значит? — не отставала Лекс.

— Я еще плохо говорю по-английски.

Лекс взглянула на нее и, различив на лице встревоженное выражение, спросила:

— А как ты добралась до Америки?

Но через несколько дней Женя понемногу рассказала историю своей жизни. Лекс слушала зачарованно, слегка озадаченно, извергая потоки вопросов, как только Женя приостанавливалась, пока не уясняла, что та хотела сказать.

Женя рассказывала об аресте родителей, их исчезновении, увечии отца, о потере брата, о стране — обо всем. Иногда ей не хватало слов. Когда Женя начинала плакать, Лекс обнимала ее и укачивала, как маленькую. И девочка чувствовала, что неимоверная ноша становится легче, хватка огромной злобной птицы ослабевает. Пока она рассказывала — об отъезде из России, о Круккаласах, об опекуне, у которого не хватает на нее времени — камень спадал с сердца, лед начинал растапливаться. Лихорадка приносила живые образы.

Желудочный грипп заставлял Лекс внезапно, посредине фразы вскакивать, хвататься за живот и убегать в ванную. Но несмотря на болезнь, девочки безостановочно болтали, шептались в темноте после того, как гасили свет, уменьшили проход между кроватями, чтобы можно было держаться за руки, когда на обход приходили врачи.

Удивительно, думали обе. Они родились в противоположных концах Земли, воспитывались в противоборствующих идеологиях, но потребовалось несколько дней — даже меньше — чтобы они сблизились, точно сестры. Обе ощущали это, но не понимали, как произошло.

Рожденная в семье Вандергриффов, богатейшего и могущественного американского рода, Лекс воспитывалась на конных прогулках, теннисных кортах, прогулках на яхте, бассейнах, путешествиях в Европу, в пятнадцать лет имела спортивную машину. Она получила в наследство жизнь, о которой мечтает большинство девчонок. Но гораздо больше роскоши Женю интересовала семья подруги. Она разрослась, пустила ветви по всей стране. У самой Лекс были отец, мать и старший брат — все очень близкие девочке.

И все же она чувствовала себя одинокой. Она призналась новой подруге, что с самого раннего возраста, с тех пор, как пошла в школу, ее преследовала мысль, что произошла ошибка и на самом деле она не принадлежит этой семье.

— Ты слышала о гадком утенке? — спросила она Женю.

Та не знала, и Лекс рассказала ей сказку, а в конце добавила:

— Я оказалась неправильным ребенком, не от родителей, а от других особей. У меня все, как в сказке, только наоборот. Это они лебеди, а я утенок, а может быть, даже мерзкая жаба.

Всю жизнь, объяснила Лекс, ее угнетало социальное положение ее родителей, необходимость быть на виду, преуспевающей, честолюбивой и к тому же красивой. Она была уверена, что не обладает ни одним из этих качеств, а потому не может оправдать ожидания семьи. Родные блистали великолепием — такими их видел весь мир и Лекс — и от этого ее жизнь становилась еще мучительнее и тягостнее.

Жене казалось, что Лекс имеет все, чем только можно обладать в жизни. Для американки Женина красота была превыше всех остальных ценностей мира. И хотя ни одна из девочек не могла до конца понять одиночества другой, они сошлись вместе, как две плакучие ивы, образовали вокруг себя раковину, дополняя друг друга, и были счастливы.

— А этот, твой опекун, Мерритт. Я думаю, мои родные его знают. Я как-то уже слышала о нем, — Лекс сидела на кровати, скрестив ноги. Стоял дождливый октябрьский день, четвертый с тех пор, как они встретились. — Он большой ловкач.

— А что это такое?

— Первоклассный пройдоха. Пробивной человек. Он хоть симпатичный, а?

— Когда я его встретила впервые, то решила, что он очень привлекательный и культурный, — последнее слово Женя произнесла по-русски.

— А что это значит?

— Образованный, элегантный.

— А теперь? — Лекс достала из-под подушки сигарету и закурила. Табак был строго запрещен во всей школе, а уж в лазарете тем более. Она глубоко затянулась. — Ты и теперь считаешь его обаятельным?

— Я не могла долго прожить с ним. Он — как у вас говорят — не в этом мире.

— Не от мира сего? — пыталась ухватить смысл Лекс. Она подошла к кровати подруги и предложила ей сигарету. Женя несколько раз быстро пыхнула дымом и вернула сигарету обратно. — Он очень занят. Когда я приплыла в Нью-Йорк, даже не может меня встретить.