Мишель Фейбер - Побудь в моей шкуре

Дешевый пластмассовый будильник на каминной полке показывал три минуты десятого. Кроме будильника, в комнате больше не имелось ни единого механизма, если не считать установленного прямо в очаге грязного, обшарпанного портативного телевизора, шнур которого был воткнут в удлинитель, уходивший куда-то за дверь к розетке на первом этаже.

Иссерли выбралась из постели и попыталась встать на ноги. Не так уж и страшно. В последнее время она манкировала упражнениями, поэтому ее тело стало слегка более неуклюжим и больным, чем обычно. Если постараться, жить можно.

Она подошла к камину и включила телевизор. Она могла смотреть его без очков. На самом деле очки ей вовсе не были нужны – линзы их были изготовлены из толстого оконного стекла, только внешне напоминавшего оптическое. От очков у нее только болели голова и глаза, но на работе ей приходилось носить их постоянно.

По телевизору повар-водсель объяснял какой-то бестолковой самке, как правильно жарить почки. Когда у самки задымилась сковорода, она смущенно захихикала. По другому каналу пестрые мохнатые зверушки, которых Иссерли ни разу не видела в реальной жизни, скакали и пели песенку о буквах алфавита. Еще по одному каналу демонстрировался трясущийся миксер, который удерживали чьи-то руки с ногтями, покрытыми лаком персикового цвета. И, наконец, по последнему каналу показывали мультипликационную хрюшку и мультипликационную курицу, которые летали в космосе на каком-то странном драндулете с реактивным двигателем. Судя по всему, Иссерли проспала утренний выпуск новостей.

Она выключила телевизор, выпрямилась и встала посреди комнаты, собираясь заняться гимнастикой. Чтобы сделать все упражнения, требовалось немало усилий и терпения, но Иссерли в последнее время запустила себя, и теперь тело давало ей об этом знать. Нужно немедленно привести себя в форму. Боль, которой она мучилась несколько последних дней, была ей совсем ни к чему. Раскисать не имело никакого смысла, разве что, разумеется, в том случае, если у нее действительно возникла извращенная потребность в страдании. Очевидно, для того, чтобы постоянно раскаиваться в содеянном.

А она ни в чем не раскаивалась. Ничуть.

Поэтому Иссерли выгнула спину, покрутила руками, опираясь попеременно то на одну, то на другую ногу, затем встала на цыпочки и вытянула вверх дрожащие руки. В этой позе она стояла, покуда хватало сил. Кончики ее пальцев задевали за сгоревшую электрическую лампочку. Даже растянувшись таким образом, она не могла достать до потолка своей кукольного размера спаленки.

Через пятнадцать минут Иссерли, вспотев от усталости, доковыляла до шифоньера и выбрала одежду – ту же самую, что вчера. Выбор, впрочем, сводился к шести идентичным разного цвета трикотажным майкам с вырезом и двум парам расклешенных брюк из зеленого велюра. А вот ботинок у нее имелась одна-единственная пара, сделанная на заказ. Ей пришлось шесть раз возвращать их на доработку сапожнику, прежде чем она смогла в них ходить. Ни трусов, ни бюстгальтера она не носила. Ее груди прекрасно стояли и без поддержки. Одной проблемой меньше, если не двумя.

Иссерли вышла из коттеджа с черного хода и втянула носом воздух. Морской бриз сегодня был особенно пряным. Она решила, что наведается к морю сразу, как позавтракает.

А после прогулки нужно не забыть обязательно принять душ и сменить одежду, на тот случай, если она снова напорется на такого же наблюдательного водселя, как тот, с раковиной в кармане.

Поля вокруг дома были покрыты снегом, сквозь который там и тут пробивалась черная земля, отчего мир казался пышным кексом, покрытым потрескавшейся глазурью. На западном поле крохотные золотистые овечки, заблудившиеся среди белизны, стояли, уткнув морды в снег, скрывавший вожделенную траву. На северном поле гигантская куча турнепса, наваленная на соломенную подстилку, сверкала на солнце, словно гора замороженных вишен. На южном, за коровниками и силосной ямой, виднелись густые рождественские елки Карболлского леса.

Нигде не было ни сельскохозяйственной техники, ни признаков жизни.

Все поля сдавались в аренду местным землевладельцам, которые появлялись на них, только когда наступала пора пахоты, жатвы или стрижки овец. В остальное время поля оставались безлюдными и пустынными, как и стоящие посреди них постройки, постепенно гниющие, ржавеющие и покрывающиеся мхом.

Во времена Гарри Бейли в некоторых коровниках зимовали коровы, но это было еще в ту пору, когда скотоводство приносило прибыль. Теперь от всего местного стада осталось только несколько волов, принадлежавших Маккензи, которые паслись на поле рядом с Кроличьим холмом. На скалах, возле того края фермы Аблах, который граничил с морем, около сотни черномордых овец жевали свой дармовой, крепко просоленный корм. К их счастью, через территорию фермы протекал маленький ручеек, поскольку старые чугунные поилки давно затянулись черными водорослями, похожими на перестоявший шпинат, либо проржавели насквозь.