Валерий Попов: Иногда промелькнет

Вдруг пошла мощная волна из Казани, оказалось, что моё шестилетнее пребывание там — от рождения до шести лет — не прошло бесследно, и пришли эмоции оттуда, и я поехал. И отец тут растрогался, вспомнил и рассказал, каким боком наш остров присоединялся к городу, на задворках какой городской больницы он стоял.

Но всё равно — уже зная координаты острова, мы долго вместе с казанцами искали его — он исчез. Как всегда в жизни, всё висело на волоске, почти случайный человек топтался у своей машины, неловко остановленной на склоне дороги, он-то вовсе тут пострадал ни за что: заехал на минутку к знакомым и вот влип! Мои казанские знакомые терпеливо карабкались со мною по склонам — тут было всё изрезано оврагами, пристально вглядывались вместе со мной в ряды домов, уходящих уступами к горизонту (уступы были разделены глубокими оврагами). Я вглядывался до слёз — сначала в ближайшие ряды, потом в дальние…

— Ну?!..

Я качал головой.

Мы снова, с отчаянием уже, съезжали с этого уступа и лезли на новый. Сумерки сгущались: скоро всё должно было исчезнуть.

— Ну… может, этот!? — проговорила моя провожатая, показывая на поднимающийся из сарайно-деревянного прибоя розовый трёхэтажный дом, построенный даже не без архитектора, — узкое, овальное наверху, окно спускалось сверху вниз по всей лестнице.

— …Да! — после долгой паузы произнёс я.

Мы ринулись туда, снова спустились, снова поднялись. За очередным горбом дороги я увидел маленькую площадь-ямку, окружённую тёмными деревянными домами… не здесь ли стояла мощно-изогнутая железная водопроводная колонка, означавшая для меня конец мира? Мы полезли вбок и вверх… а вот деревянные ворота, казавшиеся мне такими огромными, когда я взирал на них снизу вверх, проплывая через них в люльке, лёжа на спине!

И вот мы, тяжело дыша, стояли перед красным кирпичным домом.

— Ну, — окна свои ты, конечно, не помнишь? — проговорила моя казанская знакомая.

— Почему же не помню? Помню. Вот они! — я ткнул на угловые неосвещённые окна на втором этаже.

— Ну так пошли?! — моя знакомая не знала преград.

— Да ну… неудобно, — затоптался я.

— Что значит — неудобно? — капризно проговорила она.

Мы вошли в подъезд.

Вот по этой лестнице я поднимался по нескольку раз в день. Потом спустился по ней — в последний раз, и вот сейчас, через сорок лет, поднимаюсь снова. Знакомая позвонила… Послышалось бряканье. Я попятился в тьму, с колотящимся сердцем. Из-за прикрытой в мою квартиру двери слышался голосок моей знакомой, потом она выглянула: Заходи!

Я быстро вошёл. Посреди комнаты — это — большая?! — стоял стол, по стенам шкафы. За столом сидел седой, благообразный татарин и ел суп. Улыбаясь, он посмотрел на меня, видно, знакомая уже объяснила, в чём дело. Я рванулся слегка назад… Ага, кухня… Помню, как бабушка моя ворчала тут, когда я однажды вернулся «изгвазданный», как она говорила. Какой-то архитектор (узнать бы — какой) явно приложил руку к созданию дома: окна в кухне были необычные, маленькие, под самым потолком. Я вернулся в большую.

— А скажите, когда вы сюда въехали? — спросил я хозяина.

— В сорок шестом! — ответил он.

Значит, сразу после нас, — несколько часов — час, девять часов? — наша квартира простояла пустой, и потом появился вот этот человек. Тогда, наверное, ещё не седой — и в квартиру эту — тогда ещё непонятную, незнакомую им — потащили шкафы, столы — может быть, и этот стол, на котором сейчас ужинал хозяин.

— А есть ещё комната! — подошла молодая плотная женщина (дочь хозяина? Невестка? Внучка?), которой, видать, невольно передалось моё волнение. Мы быстро прошли через большую и, открыв с лёгким скрипом белую дверь, вошли в комнату. Помню её? Не здесь ли мы однажды лежали под столом с моими сёстрами — в темноте, в сладком оцепенении, и старшая сестра горячим шёпотом объясняла сладкие тайны, и заставляла к ним прикасаться?

Я быстро (чтобы спрятаться?) подошёл к окну. Свет — словно специально для меня! — всё ещё держался на гаснущем небе. Близко внизу, совсем под самым окном впритык было пространство чёрной земли, перегороженной на маленькие квадраты и треугольники серыми от дождя загородками… Всё?!!

— А ещё комната есть?

— Да, есть, около кухни! — ответила хозяйка.

Мы быстро прошли через «большую» (хозяин, улыбнувшись нам, продолжал есть суп, всё заняло не более минуты), и вошли в маленькую комнатку… В углу за дверью круглая печка, выступающая и в коридор. Вот здесь, у стены за печкой, я лежал в колыбельке, помню волны горячего воздуха от печи — и к ней, весело и аппетитно сопя, прижимался красными разбухшими ладошками отец, глядя на меня сверху вниз. Над колыбелькой — как ясно помню, висел коврик — аппликация с приляпанными на серый холст румяными детьми в синих одеждах, в шапочках с помпонами, с яблочным румянцем на щеках и такими же округло-яблочными носками ботинок. Один мальчик тянул вверх за собой саночки на верёвке, второй, стоя наверху, мял в руках, в коричневых варежках, яблочно-круглый снежок.