Алан Ислер - Принц Вест-Эндский

Этим и им подобным печальным мыслям предавался я бессонной ночью после того, как мой недруг был поражен моим другом, а мой друг бежал от когтей мстительных Фурий.

Нынче утром дождь лил как из ведра. На доске объявлений в вестибюле была краткая записка: «Репетиции отменяются до особого уведомления». Когда я пришел в столовую завтракать, мне показалось, что голоса на мгновение стихли. Я почувствовал себя центром всеобщего внимания. Мадам Давидович демонстративно повернулась ко мне спиной. Но вскоре щебет возобновился; все говорили о Липшице и об угрозе спектаклю. За моим столом сидела только синьора Краускопф-и-Гусман.

— Buenos dias, донья Изабелла, — сказал я. Она обратила ко мне свои великолепные, свои страстные черные глаза.

— Бля-бля-бля, — сказала она. — Прыг-прыг-прыг-прыг.

Юлалия принесла мне мой скромный завтрак: овсянку, сухой тост и стакан чаю. Только я принялся за кашу, как почувствовал, что за спиной кто-то стоит. Я обернулся. Это был Гамбургер — да, да, Гамбургер! С белым лицом, угрюмый, наверное даже сердитый. Он еще был в пальто, на котором блестели капли дождя, и держал под мышкой тонкий прямоугольный сверток в толстой коричневой бумаге, покрытой мокрыми пятнами. Я чуть не умер от неожиданности. Автоматически я отправил ложку каши в рот.

— Пойдем, — сказал он. Как я мог встать?

— Не могу, я ослаб, я не ел. — Сердце гремело у меня в груди. Гамбургер наверняка это слышал. Он был неумолим.

— Через пять минут. В твоей комнате или в моей?

— В твоей. Нет, в моей. Нет, какая разница? Сядь. Где ты был? Что ты сделал?

— В моей, через пять минут. — Он повернулся кругом и зашагал прочь. Я проводил его взглядом; ноги у меня отнялись. Я изо всех сия боролся с подступающей к горлу истерикой, тошнотой, попытался заглушить их пищей. Бесполезно. Извинившись перед синьорой, я встал из-за стола. Несколько раз по дороге до лифта мне пришлось останавливаться и прислоняться к стене.

Жилье Гамбургера обставлено на манер английского клуба: полированное дерево, литографии со сценами охоты, кожаная мебель, матовое серебро. Он нетерпеливо указал на стул, и я сел. Он подошел к окну, постоял там с минуту, спиной ко мне, глядя на Вест-Энд авеню. И вдруг обернулся.

— Наум Липшиц в больнице, — гаркнул он. N

— Знаю. — Я постарался, чтобы в моем голосе не прозвучала укоризна.

— Говно, говно, говно! — На этот Гамбург еровский триплет я, естественно, не сумел ответить. — Он не виноват, совершенно не виноват!

— А если бы был виноват? Это оправдывает насилие? — спросил я.

— Что мне больнее всего, чего я не могу простить — ты дал мне слово. Тут я встал со стула и подошел к нему.

— А если бы он умер? А если он не оправится? Ты понимаешь, насколько это серьезно? Комендант возвращается из Иерусалима. «Не разговаривай с ним», — ты сказал. Я мог бы его убедить.

— Ты дал слово, Корнер. Мы пожали друг другу руки.

— Эх, Бенно, неужели ты думал мне этим помочь? Лучше бы это письмо навсегда пропало.

— Поздно об этом говорить, — ответил он с горечью. — В лучшем случае, это бездарный поступок. А в худшем?.. Но не волнуйся, я тебя не выдам. — В глазах у него были слезы. — Что до меня, я должен нести свою долю вины — как фактический сообщник. А ты со своей совестью разбирайся сам.

Теперь смысл его слов начал доходить до меня.

— Ты меня не выдашь? Но я думал, это ты — ты его столкнул.

— Я? Ты в своем уме? Я-то знал, что он ни при чем. И сказал тебе вчера чуть ли не прямым текстом.

— Так это не ты?..

— Нет — и не ты, не ты, значит?

— Нет.

Мы не могли совладать с нахлынувшими на нас чувствами. Мы обнялись, мы хлопали друг друга по спине, всхлипывали, качались, поддерживали друг друга.

— Гамбургер, дружище.

— Отто, друг мой.

Наконец, немного успокоившись, я сказал:

— Если это не мы, то кто?

Одновременное озарение; мы ответили в один голос:

— Красный Карлик!

Да, разве не намекнул он мне на прошлой неделе, что намерен действовать?

— Конечно, мы должны сообщить о нем властям.

— Не торопись. Позволь напомнить тебе слова одного великого человека: «Обвинение — это еще не доказательство вины».

— Сперва побеседуем с ним.

Но это было не все. Гамбургер вынул из бюро сверток и вручил мне. — Это твое.

Я развернул его. Это было мое письмо, в изящной рамке. Я не мог сдержать слез. Мы прочли его молча, вместе.

«И фрутти»

Озеро Комо 7 июня, 1914

Уважаемый господин Кернер, я с большим удовольствием прочел «Дни тьмы и ночи света» и поздравляю вас с выходом этой милой книжки. Невольно останавливаешься в восхищении при виде столь рано созревшего таланта, ибо ранняя весна обещает богатую жатву: «корни уходят вглубь».