Юрий Гальперин - Мост через Лету

Дальше Лешаков слушал плохо. На мрачном горизонте смутно слово зажглось, как звезда, как надежда. От него исходил единственный свет. Букв было не разобрать. Но слово светило.

Актер молол и молол, несмотря на то, что все это не предназначалось для чужих ушей. Впрочем, ничего существенного. Лешаков уловил: ему оставят в кассе контрамарку, он посмотрит спектакль, а потом они вместе поужинают. Тогда разговор и состоится. И Валечка обязательно вспомнит слово. Инженер для приличия некал, желал сам билет купить. Но актер протестовал: «Ты мой гость!». Он держался с инженером на «ты», ведь они, оказывается, пили на брудершафт. Лешаков допускал — он не настаивал на подробностях.

Вечером инженер Лешаков при параде — в новом пока еще костюме, в свежей рубашке в изумительную полосочку, повязав на шею модный галстук, и в начищенных до матового глянца туфлях — явился в театр. У администратора в окошке получил оставленную на его имя контрамарку. Служитель проводил в ложу, где Лешакову надлежало сидеть, и продал программку. Лешаков заглянул в кокетливо окаймленный листок, отыскал без труда: имя стояло внизу, в толпе второстепенных персонажей.

— Разве такой-то, — спросил инженер у служителя, — он не на главных ролях?

— Был, — ответил служитель. — Был на главных. А нынче пока что… — и тихо кашлянув, он выразительно выплыл из ложи.

Что-то стряслось, догадался Лешаков. Прошелестели слова актрисы и горячечный голос Валечки по телефону. С чего бы это он так встрепенулся, встретиться захотел? Еще как захотел!

Лешакову сделалось любопытно. Настолько даже, что он отодвинул свой вопрос, и не без удовольствия. Таков уж наш человек. Неустройство души подчас представляется ему важнее драмы целого мира. И уже не может он забыться, не в состоянии отвлечься. Ковыряет болячку, расковыривает. Но если посторонний пустяк, касающийся совершенно чужих личностей, невзначай затронет любопытство, — ничего нет важней, чем любопытство голодное усладить.

Заинтересовался Лешаков, и сразу спектакль из развлечения превратился в томительное испытание, во все время которого инженеру надлежало терпеть и ожидать. После должно было начаться важное, жизненное. Инженер даже заерзал на стуле. И нетерпение повлекло его в буфет. Но буфет не работал. «Откроем в антракте», — успокоила буфетчица. И Лешакову ничего не оставалось, как заглянуть в туалет, где он поубавил нетерпение и выкурил папиросу.

Пьеса оказалась занятной. На сцене стояли диваны, кушетки и кресло. Действующие лица лежали на диванах и на кушетках: кто в халате, кто в костюме, застегнутом на все пуговицы, кто в белье, а кто и в чистом, хорошо отутюженном комбинезоне. Говорили о сомнительной пользе водохранилищ, о том, что самолеты инсектофунгицидами обидели комара в тайге, а теперь тайга не растет. Персонаж в кресле — лирический герой — грустил особенно. Он страдал сидя. Выплакивал монологи, возводил глаза к потолку. Из кресла не вставал.

Меж них слонялась юная девушка, вся из себя субтильная, почти голубая, почти светящаяся, в прозрачной, мятой и вроде как мокрой рубашке длиною до пят. Она мастилась к одному, к другому. Присядет на уголок, приляжет на краешек. А то встанет вдруг и уйдет. Смахивала она сильно на утонувшую Офелию.

Валечка двигал диваны, кушетки и кресло на сцене: то вместе поставит, то растащит. Герои сидя подгибали ноги, вцеплялись руками в подушки. Волновались из-за перемещений. Сердились. Переругивались с ним. Он отмалчивался. Сопел и толкал. Двигал мебель. И отлично справлялся. Крепкий оказался парень.

В антракте Лешаков занял очередь в буфет и выпил пива. Публика громко обсуждала первый акт.

Публики привалило порядком, полный зал. И откуда набралось в отпускное ленивое время людей. Они бранились за столиками вокруг Лешакова, напряженно спорили. Все были интеллигентны. Над бутылками пива и лимонада, и даже над винными бутылками по буфету порхало умное слово «абсурд». Один, в кожанке, моложавый, седой — лицо оладьем, — восхищался не пьесой совсем и не постановщиком, даже не исполнителями, а тем, что никак не мог уразуметь: «Этакое пропустили! Почему пропустили? Отгадка где?».

В конце антракта Лешаков не удержался и выпил еще бутылку.

Во втором акте действие стало туманнее, сырость распространялась от водохранилища клубами прямо в зал. Происходило на сцене до нестерпимости грустное. А Лешакова неумолимая физиология влекла в туалет. Он крепился, как мог, и сдался к финалу. Ему показалось, что отсутствовал он не долго, но, когда инженер вернулся, ситуация на площадке кардинально переменилась: строительные подъемные краны, подцепив крюками диваны, кушетки и кресло, подняли их высоко в кулисы, а персонажи взялись за руки, дружно маршировали к рампе и пели энергично и сильно — тон задавали скромные пареньки в комбинезонах.