Борис Васильев - Картежник и бретер, игрок и дуэлянт. Утоли моя печали

– Только очень ненадолго, Роман. Ей противопоказаны любые волнения, врач специально предупредил.

– Да, да, разумеется. – Роман Трифонович почему-то очень разволновался.

– И подумай, о чем завести разговор.

– Безусловно, Варенька. Безусловно.

На следующий день он поехал в больницу вместе с Варей. Поначалу решил было надеть чуть ли не визитку, но вовремя одумался и влез в тот костюм, который Надя знала. И всю дорогу думал не о разговоре, а о первых словах. Перебрав множество вариантов, остановился на самом жизнерадостном, но увидев Наденьку, все позабыл, опустился на стул и сказал одно слово:

– Доченька…

У Нади дрогнули губы, но улыбки так и не получилось. Она протянула Роману Трифоновичу руку и слабо сжала его пальцы.

– Хорошо…

Кажется, они больше ничего друг другу так и не сказали. Хомяков держал ее руку, чувствовал, как она изредка, точно подавая знак, пожимает его пальцы и не мог ни о чем говорить. А Наденька выразила все свои чувства в одном слове и спокойно прикрыла глаза.

– Спокойно прикрыла. – Роман Трифонович говорил это Варе, Вологодову, тихому, так умеющему слушать психиатру. – И губы у нее дрогнули. Почти как в улыбке. Вы сделаете что-нибудь, Авраамий Ильич? Сделаете?

– Попытаюсь собрать. Уже говорил об этом вашей супруге.

– Что собрать? – Хомяков несколько оторопел. – Про то, чтоб собрать, Варя ничего мне не говорила.

– Психику ее собрать. Разбежалась она у больной.

– Тогда собирайте. И вы ее соберете. Соберете, верю! – Роман Трифонович крепко пожал врачу руку, добавил таинственным шепотом: – Если по прежним чертежам соберете – клинику вам построю!

– Не построите, – печально улыбнулся Авраамий Ильич.

– Это почему же?

– Потому, уважаемый Роман Трифонович, что по прежним чертежам ее и сам Бог не соберет. Не говорите этого никому, а особенно – Варваре Ивановне, но будьте к этому готовы.

Ваня Каляев ушел из хомяковского особняка вполне легально, поскольку бегство было ниже его достоинства. Еще неделю назад он вполне мог бы задать стрекача, легко обманув как дворецкого, так и бдительного дворника Мустафу, но ныне предпочел честно предупредить о своем желании Евстафия Селиверстовича.

– Не хочу, чтобы Роман Трифонович топал на вас ногами.

– Я вас вполне понимаю, господин Каляев. Только, прощения прошу за вопрос, что делать намерены?

– Денег на билет до Нижнего заработать. Домой пора возвращаться, а одалживаться не хочу.

– Даже у меня?

– Даже у вас.

Зализо помолчал, раздумывая. Юноша ему нравился, а гордое желание избегать одолжений было даже приятно.

– Двадцать лет назад выгнали меня из чиновничьего сословия, и поехал я в город Кишинев, – с неожиданной обстоятельностью начал он. – Семья была хоть и небольшая, но без средств к существованию. Письма писал, прошения – дело знакомое, а народу в Кишинев понаехало большое множество, потому как военные действия начинались. Хитрил, как мог, лукавил, за чужой счет поесть норовил, даже в картишки передергивал, что уж там. Гнусно существовал, понимал, что гнусно существую, а выхода не видел. Вам не скучно?

– Нет, что вы. А почему бы вам не присесть, Евстафий Селиверстович?

– Благодарствую, если позволите, господин Каляев. – Зализо опустился на краешек кресла, вздохнул. – Из поповского сословия происхожу, но третьего сына батюшке в бурсу пристроить не удалось, и пошел я по чиновничьей части. Без протекции, без знакомств, с одним только хорошим почерком. И почерк этот меня спас, из небытия вытащил и семейству пропасть не дал. Понравился он начинающему откупщику, умному, прикидистому, с размахом. «Если, говорит, слово мне дашь, что честно служить будешь…» Ну, я – в ноги ему. «Нет, говорит, не поклонов от тебя жду, а слова человеческого…»

– Роман Трифонович? – улыбнулся Иван.

– Он, – строго сказал Евстафий Селиверстович. – И слово то мною дадено. На всю жизнь – одно.

– Значит, не отпустите меня?

– Препятствовать не могу и очень благодарен вам, господин Каляев, что предупредили о своем уходе. Вы – человек благородный, издалека видно.

– Так что же мне делать? – Ваня опять улыбнулся, потому что ему нравились топтания Зализо между честным словом и пониманием, что он, Иван Каляев, имеет право поступать, как ему заблагорассудится. – Не зайцем же ехать до Нижнего?

– Если позволите, я вам письмо к сыну своему дам. Он в университете закончил, помощником присяжного поверенного служит. Курьером согласны поработать?