Борис Васильев - Глухомань. Отрицание отрицания

Мы начали наше невеселое застолье с самого горького тоста. С поминовения жертв 9 апреля. Ребята это приняли, стало немного легче, но, если бы не мягкая настойчивость Танечки, я бы — уверен — не смог до конца растопить лед в их душах. Она была ненамного их старше, воспринималась почти как ровесница, и к ее словам, а главное, к интонациям ребята прислушивались чутко.

— Только не говорите женщине, что кто-то «ничего» себя чувствует! — Она сердито постучала пальцем. — Для нас «ничего» и есть ровно ничего. А я о здоровье вашей мамы спрашиваю, разве можно на такой вопрос ответить «ничего»?

Братья несколько смущенно переглянулись. У Теймураза промелькнуло даже нечто вроде улыбки.

— Здоровье у мамы и правда ничего, — сказал он. — Уж извините, другого слова не подберу. Она не жалуется…

— Она беспокоится, — решительно перебил Тенгиз. — Очень беспокоится, потому что…

Он опять замолчал.

— Говори, — строго сказал я.

— Много причин. Тетя Нина в больнице и…

Он замялся, и Теймураз выпалил:

— Тетя Нина в больнице, а мы — в долгах. По самые уши.

— По самые уши?

— Мама распродала все, что можно было продать… — Кажется, Тенгиз наконец-таки решился рассказать все. — Но этого не хватило, и она стала брать в долг где только можно. и все ушло на похороны. Отца и Тиночку хоронили в родном селе, в Кахетии. Перевозка, памятники. Получилась большая сумма, а отдавать надо с процентами, вот и… И стали требовать, чтобы мы расплатились. А у нас долги требуют, как теперь в России. И… и маме опять пришлось влезть в долги.

— Зачем?

— Без этого ничего уже не получалось, — вздохнул Тенгиз.

— Кроме надежды, — осторожно добавил Теймураз.

— Какой надежды?

— Посоветовали нам привезти в Россию фрукты на рынок. Сказали, здесь хорошо за них платят. Быстро продадим, за машины рассчитаемся и часть долга вернем. Хотя бы проценты, чтобы они счетчик выключили и маму не пугали.

— Фрукты? — спросила Танечка. — Они же не доедут, мальчики. Может быть, вы в холодильниках их привезти думаете?

— Холодильники — это очень уж дорого, — сказал Тенгиз. — Мы обыкновенные фуры наняли.

— Так все же испортится.

— Это мы сообразили. Сообразили и взяли только то, что не портится. Изюм, курага, чернослив, орехи, чурчхела. Россия это тоже кушать должна, ведь правда?

— Продали? — спросил я, поскольку разговор уходил в сторону подробностей, которые мне были не нужны.

Братья переглянулись.

— Нет, — тихо сказал Тенгиз.

— Никто не покупает?

— Не знаем, покупают или нет.

— Это еще почему?

— Нас на рынок не пускают, — признался Теймураз.

— Как так — не пускают? — удивилась Танечка.

— Требуют, чтобы мы все оптом продали. А цену такую назначили, что мы и за машины не рассчитаемся.

— Так, может, у нас в Глухомани ваш товар пойдет? — спросил я. — Куда вы машины поставили?

— Машины — на стоянке возле рынка, — сказал Тенгиз. — Их какие-то парни не выпускают.

— В камуфляже? — спросил я.

— В кожанках.

— Потому мы к вам на электричке и приехали, — вдруг тихо сказал Теймураз.

Прежде — в той, жизни, в которой все еще были живы, — я воспринимал братьев-погодков как нечто целое. Росли себе два сына моего друга, два отличных футболиста, два неплохих школьника. Мальчишки, которыми мог гордиться любой отец в любой точке земного шара. Теперь передо мной сидели два брата, но два — разных брата. Каждый приобрел только ему свойственные черты, и я уже с закрытыми глазами понимал, кто именно сейчас говорит. Не по голосу, разумеется, а по различному отношению к чему-то общему. Конечно, они повзрослели стремительно, из отроков превратились в юношей, а мне все время казалось, что это случилось потому, что некому было больше ими гордиться…

Тенгиз был не только на год старше, но и на добрых пять лет сдержаннее своего брата. Он стал взрослым, тогда как Теймураз все еще неосознанно хранил в себе непосредственность, свойственную только детству. И теперь они как бы дополняли друг друга, перестав друг друга повторять.

Это я окончательно сообразил, заметив отблеск явного неудовольствия в глазах Тенгиза после неожиданного признания младшего брата, что они приехали ко мне именно потому, что их груженные дарами Грузии машины кто-то решил придержать на стоянке возле рынка нашей областной столицы. Он уже считал себя мужчиной, который не должен просить помощи у друзей, едва переступив порог их дома. С его точки зрения это было крайне бестактно: следовало перейти к этому важному вопросу в свое время и как бы между прочим.