Анатолий Иванов - Повитель

Весной встретил как-то на улице быстроглазую, юркую, как ящерица, сиротку Аниску и сразу даже не подумал, что это она. Аниска выросла. Кутаясь от холодного ветра в сплошь залатанную одежонку, девушка испуганно поглядывала по сторонам. Завидев Григория, торопливо свернула в переулок. Григорий крикнул:

— Постой-ка… Не съем. Куда идешь?

Аниска, не останавливаясь, глянула через плечо и побежала дальше.

Григорий постоял, подумал о чем-то и повернул назад.

Дня через два снова встретил нищенку на краю села. На этот раз она никуда не могла свернуть, стояла и поглядывала на Григория, как загнанный зверек.

— Чего ты? — усмехнулся Бородин. — Я ведь спросил только, куда идешь…

— Так, хожу… Может, заработаю где что, — ответила Аниска, не спуская с него синих испуганных глаз, чутко сторожа каждое его движение.

От ее грязных, рваных лохмотьев пахло гнилью, давно не мытым телом. Григорий стал с подветренной стороны. Аниска, догадавшись, покраснела, опустила голову.

— Зиму прожила там… — Аниска махнула рукой в сторону леса. — Теперь ничего, отойду… Солнышко.

— Я вот тоже сиротой стал… Отец помер с осени, слыхала?

— Слыхала…

Аниске было холодно, она все время переступала ногами. Голова ее, повязанная вместо платка тряпкой, теперь беспокойно поворачивалась из стороны в сторону. Тяжелые пряди волос, выбившиеся из-под желтоватой тряпки, полоскались по ветру.

Вся фигура Аниски напоминала о чем-то измятом, растерзанном, выброшенном за ненужностью в грязь. Залатанная юбка, грязная кофта, что-то бесформенное на ногах вместо ботинок, тряпка на голове и, наконец, растрепанные волосы делали ее похожей на старуху. Только глаза, синие до черноты, большие, опушенные длинными густыми ресницами, были чистыми, молодыми и принадлежали, казалось, не ей.

— Есть, должно быть, хочешь? — спросил Григорий, внимательно рассматривая ее лохмотья.

Девушка ничего не ответила, нагнула голову и хотела пройти мимо.

— Ишь ты… гордость. Где нищета, там уж гордости не должно быть вроде…

— Ничего я не хочу… — тихо проговорила Аниска, оборачиваясь.

— Ну, вот что… Приди, помой у меня в доме. С ползимы не мыто. Пылищи везде — на вершок.

— Не хочу я мыть у тебя, — так же еле слышно повторила Аниска. — У вас собаки…

— Вот как… Помнишь, стало быть?! Собак-то нет давно… Я тебе юбку с кофтой дам за работу.

Девушка в нерешительности остановилась. В больших глазах ее вспыхнули недоверчивые огоньки, осветив маленькое, чуть продолговатое, почти детское лицо.

— Юбку… и кофту? Не обманешь?

Григорий зашагал в сторону, буркнув на ходу:

— Дело твое, думай…

На другой день, утром, Аниска пришла, робко переступила порог, застыла в нерешительности. Григорий лежал еще в постели.

— Ну?

— Я вот… Ты говорил… — В Анкскиных глазах заплескался испуг, беспомощность, какая-то мольба.

— Вон там ведра, таз, тряпки. Воды — полное озеро. Ну, чего уставилась?

Аниска схватила ведра и кинулась к озеру.

Пока она таскала воду, Григорий встал с грязной постели, не спеша оделся. Белье его было тоже грязное, липкое. Он поморщился, посмотрел в окно и задумался.

Вернулась Аниска с полными ведрами, поставила их на пол, засучила рукава.

— Где, говоришь, тряпки?

Григорий обошел вокруг нее молча, оглядывая с головы до ног, будто собирался купить. Девушка невольно попятилась под его взглядом, потом метнулась к двери, торопливо раскатывая рукава. Григорий усмехнулся:

— Ты вот что, Аниска… — И вдруг повысил голос: — Да что ты пятишься, как рак?

— Я… Я пойду лучше. Не надо мне никакой кофты.

— Дура! Куда ты пойдешь? Топи-ка баню лучше. Да вот… — Григорий подошел к сундуку, откинул крышку, порылся там и бросил через всю комнату кофту, потом юбку, оставшиеся еще после матери.

— Вот, вот… На!.. Все равно сгниет… А свои лохмотья — сожги.

Аниска стояла у двери, прижав к груди обеими руками ворох чистого, пахнущего прелью тряпья, не зная, что ей делать: бросить ли его и уйти или остаться. Григорий заметил ее колебание, опять прикрикнул.

— Ну, ну! Брось еще! Топи баню, сказал.. Я тоже не мылся чуть не с покрова… Потом приберешь тут в комнатах. Иди…

Через два часа Григорий ушел в баню. Когда вернулся, Аниска домывала в горнице. Сквозь протертые стекла окон лились в комнату желтовато-прозрачные полосы света.

— Ух ты, а! — невольно произнес Григорий, прищуриваясь.

Аниска выпрямилась, улыбнулась, вытирая согнутой рукой пот со лба. Но тут же Григорий, словно устыдившись, сдвинул брови. Виноватая Анискина улыбка торопливо погасла, тонкие губы плотно сомкнулись.