Анатолий Иванов - Повитель

Дверь открылась, и вошел кузнец Степан Алабугин, выбранный год назад председателем ревизионной комиссии колхоза.

— Здорово, хозяин, — проговорил он весело, со стуком прикрыл за собой дверь.

Бывший работник Бородиных при встречах с Григорием величал его только «хозяином». Григорий каждый раз скрипел зубами да думал: «Ладно, ладно…» Но что «ладно» — и сам не знал.

Едва услышав голос Алабугина, Григорий очнулся от оцепенения, обернулся к Степану.

Пытка Григория не кончилась, но Алабугин — это не Веселова, на которую он не осмеливался прямо поднять руку, глаз которой он боялся всю жизнь. Бородин сорвал со стены плеть и кинулся к опешившему в первое мгновение кузнецу:

— Сейчас я покажу тебе «хозяина»!

Степан уклонился от первого удара, схватил Григория за руку, которая сжимала черемуховый черенок:

— Дурень ты… Дай-ка сюда плетку…

— Нет, врешь, — прохрипел Григорий. — Попробуй взять ее… Попробуй…

Однако Степан без труда разжал пальцы Григория (то ли не было в них уже прежней цепкости, то ли Алабугин оказался сильнее), переломил черенок плети и бросил к печке, еще раз повторив:

— Дурень… Пойдем-ка проверим, что у тебя в сусеках засыпано, в погребе запрятано. Там ждут Ракитин с Тумановым да участковый. — И вышел.

Григорий не сразу понял, куда его зовут. Он как-то удивленно оглядел свою руку, из которой Степан Алабугин вывернул плеть, вопросительно поднял глаза на Евдокию Веселову, спокойно сидевшую на прежнем месте. И вдруг увидел бледную, как стена, жену, и сам начал медленно бледнеть…

— Вон чю! — прохрипел он, нервно усмехнулся. И повторил: — Во-он что!..

Наконец Веселова поднялась. Григорий тотчас воскликнул зачем-то:

— Думаешь, опять стану на колени перед тобой? Врешь, врешь! — Но самому хотелось встать, попросить защиты у нее. У нее, которую он ненавидел так давно с тех пор как перестал любить. И Григорий еще раз крикнул: — Нет, врешь!

Кричал он уже затем, чтобы подбодрить себя, чтобы в самом деле не опуститься на колени.

— Не задерживай. Люди ждут тебя, — сказала Евдокия.

Григорий покорно повернулся и вышел… Анисья, все время безмолвно стоявшая у стола, рухнула на пол с криком:

— Пропали мы… Пропали!

Евдокия бережно подняла ее, посадила на стул.

— А может, наоборот, Анисья… Может, ты… и сын заново родитесь.

Анисья тяжело всхлипывала.

— А насчет фермы подумай. Я еще зайду к тебе, потолкуем обо всем…

Евдокия осторожно, как девочку, погладила ее по голове.

— Эх, Аниска, Аниска, не туда у тебя жизнь пошла! Ну ничего, хоть на старости лет себя найдешь!

— Показывай сусеки. Отмыкай, — глухо сказал Ракитин, когда Бородин вышел в сенцы. В лицо Григорию он даже не взглянул — противно было.

— Обыск?.. А кто… разрешил? Отвечать будете…

— Ответим…

— Давайте, гражданин, ключи. Иначе ломать будем, — сурово проговорил участковый.

Это официальное «гражданин» окатило Григория холодной волной. Он невольно полез в карман, но передумал вдруг. И произнес, шевеля усами:

— Ломайте… раз имеете право…

Туманов взял в руки ломик, которым Бородины закладывали на ночь двери.

— Чудно… Сусеки — и под замком. Первый раз вижу…

Бородин выбросил на пол ключи.

— Замки хоть не ломайте… Старинные, теперь не найдешь таких.

Из первого сусека пахнуло прелью.

— Все сгнило здесь, заплесневело, — проговорил Степан, взяв горсть испорченного зерна.

— Мое гниет, не ваше…

Второе и третье отделения были почти доверху засыпаны отборной пшеницей.

— Откуда у тебя зерно? — строго спросил Алабугин. — На трудодни мы не выдавали еще.

— Прошлогодняя…

— Чего мелешь? Не умеем, что ли, прошлогоднее зерно от нынешнего отличить…

— Когда покупал, говорили — прошлогоднее, — сжавшись, ответил Григорий. Но сам же чувствовал, как жалка его ложь.

— У кого покупал?

— Там… — И задергал усами, без слов.

— Ясно, составляйте акт, — распорядился Ракитин.

— Может, сначала в других местах посмотрим… В погребе он… Что-то запашок оттуда напахивает.

— Идемте.

Кто-то подтолкнул Бородина. Он, как сонный, пошел вперед.

Едва спустился с крыльца, ветер ударил ему в правый бок, он не удержался, качнулся в сторону сарая, припал на колени. За дверью сарая, запертая Анисьей, бесновалась собака, но, учуяв Григория, стала нетерпеливо, радостно повизгивать. «Распахнуть бы дверь… натравить…» — мелькнуло у него. И Григорий увидел уже, как собака опрокинула кого-то на землю, на мерзлый снег, как раскатились в стороны хлебные корки…