Анатолий Иванов - Повитель

— Здравствуй, — вывел его из оцепенения голос Павла Туманова.

— Ага, пришел? Ну так. Чего же я хотел тебе… — Григорий потер широкой ладонью лоб. — Массив ржи завтра комбайнеры убирать будут. Организуй, чтоб сегодня обкосили его хорошенько литовками. Да поменьше перекуров, чтоб к вечеру управиться.

— У меня же в кузне… — начал было Туманов, но Григорий прервал его.

— Что в кузне? Я тебе эту работу как члену правления поручаю. Другому поручил бы, да нет людей. В кузне один Степка справится.

Павел удивленно пожал плечами.

— Ладно.

Едва захлопнулась за Тумановым дверь, Григорий подбежал к окну и стал смотреть в ту сторону, куда только что ушел Тихон Ракитин. Потом побрел на конный двор, сказал Федоту Артюхину, работавшему теперь конюхом, чтоб запряг лошадь.

Артюхин засуетился вокруг председательского ходка. Затягивая сыромятную супонь, он прыгал на одной ноге возле лошадиной морды и говорил:

— Энто разве жизнь? Что я, до смерти должон в конюхах ходить? Я же временно соглашался сюда, пока Авдей Калугин хворает. А он и не думает выздоравливать.

Федот Артюхин отличался тем, что больше месяца ни на какой работе выдержать не мог и начинал ежедневно жаловаться председателю: «Энто разве жизнь? Что я, до смерти должон…» И надоедал до тех пор, пока его не переводили куда-нибудь.

На этот раз Григорий, кажется, даже не слышал его жалобного голоса.

— Свежей травы положи в кошевку, — сказал Бородин, принимая вожжи.

Однако путь председателя был пока недалек: от конюшни до дому. Въехав в ограду, Григорий остановился возле сарая, отпустил чересседельник, бросил под ноги коню почти всю траву, что была в кошевке, и вошел в дом. Не раздеваясь, лег на кровать, повернулся лицом к стене. И лежал так долго, часа три. Затем встал. Анисья начала было собирать в кухне на стол, но Григорий, не говоря ни слова, вышел из дому.

Лошадь привычно стояла на том месте, где ее оставил Бородин. Снова подтянув чересседельник, Григорий скрылся в сарае, снял со стены небольшую косу и привязал ее к ходку. Затем опять исчез в сарае. На этот раз подошел к дровяной поленнице и вытащил из-за нее обрез…

Из деревни выехал не спеша. Сидя в плетеной коробке, он, как обычно, угрюмо поглядывал из-под надвинутой на самые глаза засаленной фуражки с высоким околышем. Но едва миновал бор, принялся нахлестывать лошадь. Скоро спина откормленного мерина залоснилась и с крутых боков начали отваливаться клочья пены. Подъехав к Волчьей пади с другой стороны, Григорий натянул вожжи. Мерин пошел быстрым шагом, тяжело раздувая бока. Григорий внимательно оглядывал придорожные кустарники. Сразу же за ними начинались топкие болота, поросшие низким корявым осинником, чахоточной ольхой с длинными ржавыми листьями. Через болота петляла более или менее надежная тропинка. Григорию эту тропинку показывал в свое время покойный отец. До того как стать председателем, Бородин часто пользовался ею. Но в последние годы пешком он не ходил, разве что от дому до конторы. Поэтому забыл, где тропинка выходила на дорогу. Помнил только, что рос там большой развесистый куст калины, который каждую осень покрывался тяжелыми гроздьями крупных желтовато-янтарных ягод.

Наконец Григорий увидел этот куст. Остановив коня, он слез с ходка и подошел к кусту. Притоптанная трава говорила о том, что здесь изредка проходил кто-то, что это и есть конец тропинки, которая начиналась неподалеку от деревни.

Возвратясь к ходку, Григорий поехал дальше. Но удостоверясь, что следом никто не едет, круто свернул с дороги и очутился на небольшой лужайке, отгороженной от дороги густым молодым березничком.

Здесь Григорий опять остановился, слез с ходка и привязал лошадь к дереву. Потом взял косу, скинул пиджак и начал неторопливо косить траву.

Солнце катилось уже книзу, и жара начала спадать. Выкосив большой круг, Григорий собрал тяжелую траву в одну кучу, бросил сверху косу и прислушался.

Кругом стояла тишина.

Григорий медленно подошел к ходку, надел пиджак. Еще постоял, еще послушал. И, сунув руку в нередок плетеною коробка, выхватил оттуда обрез.

С этой секунды его спокойствия как не бывало. Чуть перегнувшись, он отбежал в сторону и там, где березничок был пореже, продрался сквозь него, перебежал дорогу и очутился возле калинового куста. Здесь немного отдышался и торопливо пошел в глубь пади, внимательно следя, чтобы не сбиться с тропинки, чуть заметной среди невысокой, мирно зеленеющей травки. Вспоминал полузабытые приметы, которым учил его в былое время отец, и, казалось, слышал даже временами его голос: «Ошибешься одной приметкой, ступишь в сторону — и готов. Проглотит Волчья падь — и поминай как звали. На то она Волчья…»